Филип Фармер - Вперед ! Вперед !

Лунное же радио, согласен, не иллюзия. Что именно -- не знаю. Но это не испанский или португальский корабль. Как вы объясните тогда его странный код? Даже выплыв из Лиссабона, этот корабль нес бы на борту оператора-роджерианца, притом, согласно нашим правилам, инородца, дабы не вмешиваться в политические дрязги. Он не стал бы нарушать устав ордена, связываясь с Лиссабоном особым кодом. Мы, ученики святого Роджера, стоим выше мелких пограничных свар. Кроме того, воплотитель на судне недостаточно силен, чтобы его услыхали в Европе, а значит, сигнал адресован нам.

--Как можем мы быть столь уверены? -- возразил де Сальседо.-Пусть тебе неприятно слышать об этом, но священника можно подкупить. Или же мирянин мог вызнать ваши тайны и изобрести свой шифр. Думаю, этот португальский корабль связывается с другим, недалеко от нас.

Де Торрес вздрогнул и перекрестился.

--Быть может, то ангелы предупреждают нас о скорой гибели? Быть может...

--Быть может? Тогда почему они не пользуются нашим кодом? Ангелы знали бы его не хуже меня. Нет, никаких там "быть может". Наш орден не допускает их. Орден проводит опыт и открывает истину и не судит, прежде не узнав.

--Вряд ли нам дано узнать,-- мрачно заметил де Сальседо.-Колумб обещал команде, что мы повернем назад, если суша не появится к завтрашнему вечеру. Иначе...-- он чиркнул пальцем по горлу,-- кхх!.. Еще один день, и мы двинемся на восток, прочь от этой злобной кровавой Луны и ее непонятных вестей.

--То будет большая потеря для ордена и Церкви,-- вздохнул монах.-- Но оставим сие в руках Господа и обратим взоры наши лишь на данный им предмет исследований.-- С каковым благочестивым заявлением отче-искрец поднял бутылку, дабы оценить уровень жидкости, и, определив научным методом наличие влаги, немедля проверил ее качество и измерил количество, переместив в лучшую из реторт -- собственное необъятное брюхо.

Потом, почмокав губами и напрочь игнорируя скорбные и разочарованные взгляды моряков, святой отец с энтузиазмом принялся описывать созданные недавно в генуэзском коллеже святого Ионы водяной винт и вертящий его движитель. Будь три испанских каравеллы оснащены такими устройствами, говорил монах, им не пришлось бы зависеть от ветра. Однако покамест отцы Церкви запрещали широкое использование сего устройства, опасаясь, что ядовитые дымы отравят воздух, а невероятные скорости, развиваемые с помощью мотора, будут непереносимы для человеческих тел. Затем отче-искрец углубился в детальное жизнеописание своего святого покровителя, изобретателя первого воплотителя и приемника херувимов, Иону Каркассонского, что принял мученическую смерть, схватившись за провод, который посчитал изолированным.

Моряки немедля нашли причину удалиться. Монах был добрым малым, но агиография им прискучила. Хотелось поговорить о бабах...

Если бы на следующий день Колумб не уговорил бы команду проплыть на запад еще сутки, события пошли бы совсем по-иному.

На заре моряков весьма воодушевил вид кружащих над каравеллами огромных птиц. Суша была где-то поблизости; быть может, эти крылатые твари явились с берегов самого Сипанго, где дома крыты золотом.

Птицы спускались все ниже. При ближайшем рассмотрении они оказались не только велики, но и удивительно сложены. Тела их были уплощены наподобие тарелок, а несоразмерно огромные крылья имели в размахе добрых тридцать футов. Ног у них не было. Лишь немногие моряки оценили значение этого факта в полной мере: птицы жили в полете, не садясь ни на воду, ни на сушу.

Покуда моряки размышляли, до них донесся слабый звук, точно кто-то прокашлялся, но так далеко и почти неслышно, что каждому показалось, что это прочищает горло сосед.

Но парой минут спустя звук стал громче, сильнее -- точно звенела струна лютни.

Все замерли, обернувшись на запад.

Даже тогда не поняли они, что звенела вдалеке та струна, что соединяет небо с землею, и нить эта натянута до предела, а дергают ее жестокие пальцы моря.

И только потом они увидели, что горизонт кончился.

А тогда было уже поздно.

Заря не блеснула молнией -- она грянула громом. Хотя три каравеллы тут же развернулись и попытались галсами двинуться на восток, внезапно усилившееся течение сделало сопротивление бесполезным.

Втуне мечтал роджерианец о генуэзском винте и паровой машине, что могли бы помочь им противостоять ужасающей силе разъяренного моря. Некоторые матросы молились, некоторые бесновались; кто-то пытался убить адмирала, другие бросались за борт, третьи впадали в прострацию.

Только бесстрашный Колумб и отважный отче-искрец выполняли свой долг. Весь день толстопузый монах сидел, зажатый своим навесиком, выстукивая точки и тире своему собрату на Канарах. Остановился он, только когда встала Луна, подобно кровавому пузырю из глотки умирающего великана. Всю ночь монах внимательно слушал и работал, не покладая рук, безбожно ругаясь, черкая в блокноте и сверяясь с книгой шифров.

Когда в реве и хаосе пришла заря, монах выскочил из толдильи, сжимая в руке клочок бумаги. Глаза его блуждали, губы шевелились, но никто не мог разобрать, что ему удалось расшифровать код. Никто не слышал, как он кричал: "Это португальский! Португальский!"

Уши моряков не могли более воспринять слабый человеческий голос. Покашливание и звон струн были лишь прелюдией к концерту. Теперь пришло время увертюры. Как труба Гавриила, гремел океан, обрушиваясь в бездну.