Харлан Эллисон - Миры Харлана Эллисона. Том 1. Мир страха

В дальнейшем он откровенно избегал текстов, в которых речь шла исключительно о плотских утехах во всем их многообразии. Нет, Крис никого не осуждал; он понимал, что каждый стремится к Истинной Любви по-своему, зачастую сам того не сознавая. Что же касается лично Кристофера Кейпертона, у него особый путь, и нечего тратить время и силы на то, что не слишком интересно.

Крис прочел «Цзинь, Пин, Мэй» в переводе Уэйли, изучил все, что хотя бы попахивало Фрейдом, разыскал «Роскошный цветок Востока» и даже редчайший английский перевод «Веселых рассказов о Константинополе и Малой Азии», перелопатил мемуары Карла Второго, Чарли Чаплина, Айседоры Дункан, Мари Дюплесси, Лолы Монтес и Жорж Санд, обратился к романистам — Моравиа, Горькому, Мопассану, Роту, Чиверу и Броссару, — но установил, что им известно даже меньше, чем ему.

Тогда он принялся разыскивать афоризмы, причем верил каждому слову. Бальзак сказал: «Истинная Любовь вечна и всегда одна и та же. Она чиста и непорочна и не признает насилия; у нее седые волосы и по-юношески горячее сердце». «Разум не в силах управлять любовью», — заметил Мольер. Теренс считал, что «любовь может настолько изменить человека, что друзья с трудом его узнают». Вольтер: «Любовь — это холст, предоставленный нам Природой и расшитый воображением». Ларошфуко: «Когда мы не любим, то часто сомневаемся в том, во что обычно верим».

Но, даже соглашаясь со всеми авторами подряд (хотя каждый видел любовь по-своему — как Природу, Бога, парящую в небе птицу, плотскую радость или суету), Крис сознавал, что зрит лишь проблески Истинной Любви. Кьеркегор, Бэкон, Гете, Ницше — все они, несмотря на свою мудрость и грандиозные прозрения, имели об Истинной Любви примерно то же представление, что и обыкновенный работяга.

Крис прочел «Песнь песней» и был ею очарован, но дороги к идеалу не указала и она.

Путь открылся в тот самый вечер в феврале 1968 года. Однако ступить на него было страшно.

Щургат, демон-прислужник Саргатанаса, одного из князей адской иерархии, откликнулся на призыв без малейшего промедления. Крис произнес заклинание с множеством ошибок, но Шургат и не подумал ослушаться — ведь он был всего-навсего мелкой сошкой. Правда, добиться от него сотрудничества оказалось нелегко.

Кровью Сири Крис начертил на полу пентаграмму.

Он старался не думать о том, что делает — макает палец в кровь женщины, труп которой, накрытый простыней, лежит на диване, что макать придется не раз и не два, поскольку кровь густеет, что в линиях пентаграммы не должно быть ни единого разрыва… Просто рисовал, и все. Даже не плакал.

Потом расставил в пяти углах пентаграммы зажженные свечи (к слову, в те дни большинство квартир в Сайгоне освещались именно свечами).

Встав в центр пентаграммы, Крис принялся читать по бумажке заклинание. Сири говорила, что, если он не выйдет за пределы магического узора, все будет в порядке, что Шургат способен только открывать замки и неприятностей от него ждать не следует — если, конечно, Крис не совершит какой-нибудь глупости.

— Заклинаю тебя, Шургат, великим Богом, Творцом всего живого, явиться в пристойном, человеческом обличье, без шума и злобы, и правдиво ответить на все вопросы, которые я тебе задам. Заклинаю тебя этими священными именами! Шурми, Дедьмузан, Атаслоим, Харусихоа, Мелани, Лиаминто, Колейон, Парой, Мадоии, Мерлой, Булератор, Донмео, Хоун, Пвяоим, Ибазиль, Меон… — Перечислив еще восемнадцать имен, Кристофер прибавил: — Приди же! Во имя Адонаи, Элохим и Тетраграмматон! Приди!

Из-за реки Сайгон донесся грохот орудий, обстреливавших предполагаемые позиции вьетконговцев. Комнату заволокло мерцающей пеленой, в ней словно вспыхнуло северное сияние.

Крис обнаружил вдруг, что стоит на полированном деревянном полу, хотя и по-прежнему внутри пентаграммы. Неподалеку виднелись развалины какого-то храма — громадные серые валуны со следами когтей, что оторвали их в незапамятные времена от груди гор.

Из теней выступило нечто и направилось к Крису.

Руки существа волочились по земле. Когда оно приблизилось и на него упал свет, Кейпертон ощутил приступ тошноты и стиснул в кулаке листок с заклинанием, словно надеясь, что тот спасет.

Шургат остановился у пентаграммы, одно козлиное копыто застыло в миллиметре от линии, начертанной кровью Сири. В ноздри Крису ударила омерзительная вонь: судя по всему, он оторвал демона от обеда.

Внезапно облик Шургата изменился. Голова жабы сменилась козлиной, затем, поочередно, змеиной, паучьей, собачьей, обезьяньей и человеческой; наконец демон принял обличье существа, которое невозможно описать.

— Открой замок шкатулки, — приказал Крис, повысив голос, чтобы перекрыть вой неизвестно откуда взявшегося ветра.

Шургат пнул шкатулку, которую Крис, следуя указаниям Сири, оставил вне пентаграммы. На бахут его пинок никак не подействовал, а в пыли, слой которой покрывал пол, появился отпечаток копыта, сразу же начавший дымиться.

— Открой замок!

Шургат подался вперед и выкрикнул что-то на своем языке. Крис ничего не понял. Если бы гиена умела разговаривать по-человечески, у нее наверняка получилось бы лучше.

Сири предупреждала, что демон может оказаться несговорчивым, но в конце концов уступит, поскольку выбора у него все равно нет. Вспомнив об этом, Крис перешел к решительным действиям.

— Открывай, сукин сын! — Он невольно содрогнулся, представив, как должны выглядеть демоны могущественнее Шургата. — Открывай, кому говорят!

Из пасти демона вырвался рой личинок, которые, упав на пол, наткнулись на невидимую преграду: пентаграмма и впрямь защищала Криса. Потом он вновь забормотал что-то невразумительное и протянул к Кейпертону клешню. Он явно чего-то хотел.

Крис вспомнил про волос подруги. Сири говорила, что ни в коем случае не следует отдавать демону свой волос, ибо адские твари способны покорить человека, завладев даже такой малостью.

Кейпертон достал волос Сири и ткнул им в демона.

Шургат завопил дурным голосом и отшатнулся. Крис и не подумал убрать руку. Демон указал на него, а затем принялся царапать когтями свое тело, отрывать куски плоти и швырять на валуны. Крис продолжал стоять как стоял, не обращая внимания на выходки Шургата.

— Бери, чертов выродок! Бери и будь проклят! Она умерла ради того, чтобы я отдал его тебе, так что бери и не выпендривайся. Она умерла, слышишь ты, куча дерьма?! Бери или убирайся туда, откуда взялся!

Внезапно Шургат заговорил вполне понятным языком, да и голос у него вдруг сделался едва ли не мелодичным. Но слова, которые он произносил, принадлежали языку настолько древнему, что им не пользовались уже за тысячу лет до Рождества Христова.