Уильям Тенн - Человеческий аспект (Сборник)

Когда я добрался до аппарата, сигнал тревоги уже затих. Я чуть ли не десять раз подряд включал режим всесторонней настройки, но не получил никакого результата. Следовательно, согласно руководству, во всей солнечной системе не должно было находиться ни единого человеческого существа. Я настроил прибор на собственную электроэнцефалограмму, чтобы он перестал реагировать на меня. И все же сигнал тревоги сработал снова, неопровержимо указывая на присутствие еще какого-то человека. Очень странно.

Я решил, что на аппарат подействовало какое-то атмосферное явление, или сигнал был вызван неполадками в устройстве. Не исключаю, что я мог и сам повредить прибор, когда несколько дней назад ликовал оттого, что остался единственным человеком на Земле.

Когда я услышал, как разведывательный корабль Утвердителей передает радиосообщение о поимке моих коллег на станции, ожидавшей их у Плутона, то понял, что, кроме меня, на Земле никого нет.

Кроме того, если бы сигнал тревоги был вызван возвращением Утвердителей, то их антропометр наверняка обнаружил бы меня, так как я в этот момент разгуливал без бериллитовой униформы, поглощающей его излучения. Музей бы уже окружили, и я был бы пойман.

Нет, я уверен, что мне больше нечего опасаться Утвердителей. Я убежден, что они ограничатся своим последним возвращением два дня тому назад. Их идеология не позволит им еще раз вернуться, так как возвращение будет чревато риском для их жизни. В конце концов, осталось всего не более трехсот шестидесяти трех дней до взрыва солнца.

Мне не по себе. Более того — мне страшно. И что хуже всего — я не знаю, чего боюсь. Единственное, что мне остается, это ждать.

Вчера я вылетел из Музея Современной Астронавтики для предварительной экскурсии по земному шару. Я планировал недели три попутешествовать, прежде чем решу, где провести оставшийся мне год.

Прежде всего, я ошибся в выборе своей первой остановки. Италия. Не возникни у меня проблем, я бы остался там на все время. Средиземноморье притягательно для того, чей талант загублен: неудачник может остаться там навсегда, наслаждаясь шедеврами других, более удачливых мастеров прошлого.

Сначала я отправился в Феррару, так как болотистая низменность, лежащая неподалеку от города, являлась основным космодромом Утвердителей. По дороге я ненадолго завис над одним из самых любимых своих зданий — Палаццо ди Дьяманти — и, как всегда, его тяжелые камни, вырезанные в форме огромных бриллиантов, вызвали во мне лишь чувство собственной беспомощности. Этот город целиком представляется мне бриллиантом, хоть и потускневшим, но все еще хранящим память о своем блеске. Один городок, крохотный и гордый — с какой радостью я бы обменял его на два миллиона тупых и упрямых Утвердителей. Более шестидесяти лет они находились у власти, но разве им удалось породить хоть кого-либо равного Тассо или Ариосто? Но потом я вспомнил, что, по крайней мере, один уроженец Феррары чувствовал бы себя уютно среди покинувшей Землю цивилизации — до меня дошло, что Савонарола был уроженцем Феррары…

Долина за пределами города напомнила мне также о суровых доминиканцах. Космодром, расстилавшийся на несколько миль, усеивали выброшенные в последний момент вещи, из которых можно было сложить поистине грандиозные костры в память о тщете человеческого существования.

Но какое патетическое зрелище представляли они из себя! Логарифмическая линейка, выкинутая по приказу командира корабля, так как последняя инспекция выявила, что она не учтена «Классификационным руководством» для кораблей такого размера. Кипы квитанций, выброшенных из люка после проверки на соответствие каждого предмета — с одной стороны помеченных Министерством Выживания, с другой — Министерством Пути. На влажной земле валялись испачканная одежда, старая утварь, пустые контейнеры из-под топлива и пищи

— все то, что когда-то казалось крайне полезным, но, лишившись своих качеств, было вышвырнуто прочь. Случайная кукла, естественно, мало напоминавшая настоящую куклу, но все же явно представлявшая из себя предмет, не обладающий никакими утилитарными свойствами, взирала на меня из убогих отбросов технократического общества. В целом они настолько были лишены каких-либо признаков сентиментальности, что я задумался, многим ли родителям пришлось краснеть от стыда, когда, несмотря на все их многократные предупреждения и уговоры, последний досмотр выявлял в кармане детской туники старую игрушку или еще того хуже — сувенир на память.

Я вспомнил, что по этому поводу говорил мой рекреационный наставник много лет тому назад. «Мы отнюдь не считаем, что дети не должны иметь игрушек, Файятиль; просто мы не хотим, чтобы они привязывались к какой-то конкретной игрушке. Мы готовимся покинуть эту планету, которая была домом человечеству с момента его возникновения. Мы сможем взять с собой только то, что поможет нам продержаться до тех пор, пока мы не найдем место посадки. И поскольку мы не сможем вывезти все, что захотим, то вынуждены выбрать из всех полезных вещей лишь самые необходимые. Мы не будем брать с собой вещи просто потому, что они красивы, или потому, что они считаются нужными. Мы будем брать только то, без чего невозможно обойтись. Поэтому-то я и прихожу к тебе каждый месяц и проверяю твою комнату, чтобы убедиться, что в ящиках твоего письменного стола лежат только новые вещи, что ты не поддаешься дурному влиянию сентиментальности, которая может привести лишь к Хранительству. У тебя слишком симпатичные родители, и будет жаль, если они лишатся тебя».

И все же, хихикнул я про себя, они меня лишились. Старый Тоблетей оказался прав: первым шагом на пути к крушению были ящики моего стола, забитые до отказа разными памятными мелочами. Веточка, на которой сидела первая пойманная мною бабочка, сачок, которым я поймал ее, и, наконец, сама бабочка. Записка, брошенная мне известной двенадцатилетней особой. Замусоленная до дыр настоящая отпечатанная книга — не какое-нибудь факсимильное издание, а самая настоящая, хранящая поцелуи литер, вместо горячего дыхания электронов. Деревянная моделька звездолета «Надежда человечества», подаренная мне на лунном космодроме капитаном Кармой…

Ох уж эти битком набитые ящики! Как старались мои родители и наставники привить мне аккуратность и ненависть к собственности! И вот я на закате жизни стал владельцем такого количества художественных шедевров, о котором не могли мечтать ни властитель Священной Римской империи, ни Великий Хан.

Я снова захихикал и принялся разыскивать грузовых роботов. Они валялись тут и там среди брошенного хлама на космодроме. Загрузив корабли, они продолжали бесцельно бродить по окрестностям, пока их программа не иссякала. Нескольких из них я заново перепрограммировал и отправил расчищать поле.