Чайна Мьевилль - Вокзал потерянных снов

— Нет, Вермишенк, я не наркоман. Тем не менее, живя и работая в той трясине порока, которую я избрал, в окружении оборванцев и дегенеративных подонков, я вынужден сталкиваться с такими вещами, как наркотики, во время всяких мерзких оргий, которые регулярно посещаю.

Решив, что в дальнейшей дипломатии выгоды никакой, и вдобавок потеряв терпение, Айзек вывалил все, что накопил в душе. Он говорил громко и весьма саркастически. Ему даже нравилось выплескивать свой гнев.

— Короче говоря, — продолжал он, — один из моих мерзких дружков пробовал этот странный наркотик, и мне хотелось бы побольше разузнать о нем. Но, очевидно, мне не следовало обращаться к человеку столь возвышенного ума.

Вермишенк смеялся, не раскрывая рта. На лице же по-прежнему была мрачноватая ухмылка. Он неотрывно смотрел на Айзека. Единственное, что выдавало смех, это слабое подрагивание плеч и легкое покачивание верхней половины тела взад-вперед.

— Ах, какие мы обидчивые, Айзек, — наконец произнес он.

Айзек похлопал по карманам и застегнул пиджак, показывая, что собирается уходить, не желая ставить себя в глупое положение. Повернувшись, он зашагал к двери, обдумывая, стоит ли громко хлопнуть ею.

Пока он размышлял, Вермишенк снова заговорил:

— Сонная ду… хм, это вещество, Айзек, на самом деле не входит в область моих интересов. Фармацевтика и тому подобное — это что-то из сферы биологии. Не сомневаюсь, что кто-нибудь из твоих бывших коллег сумеет рассказать тебе больше. Удачи.

Айзек решил не отвечать. Однако напоследок махнул рукой, что, убеждал он себя, выглядело пренебрежительно, хотя вполне могло сойти за прощально-благодарственный жест. «Жалкий трус, — корил он себя. — Но никуда не денешься: Вермишенк был неоценимым кладезем знаний. А плевать в колодец — неразумно».

Простив себя за то, что не решился нахамить бывшему шефу, Айзек улыбнулся. По крайней мере, он получил то, за чем приходил. Для Ягарека переделка не выход. И если бы заурядное ваяние по живой плоти, каковым занимается практическое биочародейство, возобладало над теорией кризиса, все исследования Айзека разом заглохли бы. Ему не хотелось потерять этот новый импульс.

«Яг, старина, — размышлял он, — это как раз то, о чем я думал. Я твой лучший шанс, а ты — мой».

Перед городом раскинулись каналы, извивающиеся меж нагромождений скал, словно силикатные бивни, и заплаты истощенных полей кукурузы. А перед невысоким кустарником на многие дни пути простиралась суровая каменистая пустыня. Изъеденные гранитные наросты прочно сидели в чреве этих земель со времен их возникновения, наросты, чью тонкую земную плоть ветер и вода обнажили за какие-то десять тысяч лет. Эти скальные выступы, эти утесы устрашали своей уродливостью, подобно вывороченным внутренностям.

Я шел вдоль реки. Безымянная, она текла промеж остроконечных суровых скал: когда-нибудь ее назовут Варом. Далеко-далеко на западе передо мной открывались застывшие вершины настоящих гор: каменно-снежные колоссы высились над окружавшими их зубчатыми уступами, покрытыми щебнем и лишайниками, так же как ближние низкие пики возвышались надо мной.

Порой мне казалось, будто эти скалы принимали форму огромных когтисто-зубастых чудовищ с головами, похожими на огромные палицы или свиные окорока. Окаменелые гиганты; боги, застывшие в камне; обман зрения или скульптуры, случайно изваянные ветром.

За мной следили. Козы и овцы с презрением взирали, как я неуклюже карабкаюсь по камням. Хищные птицы пронзительными криками выражали свое пренебрежение. Иногда по дороге попадались пастухи, которые бросали на меня подозрительно-злые взгляды.

Ночью тени становились еще чернее. Из-под воды за мной наблюдали еще более холодные глаза.

Скалистый зубец медленно, украдкой вырастал из-под земли, так что я несколько часов прошагал по глубокой долине, прежде чем заметил его. До этого я много дней шел по щебню и траве.

Земля под ногами ощутимо отвердела, а необъятное небо стало приятней глазу. Но я не поддамся на обман. Я не уступлю соблазну. Это небо вовсе не пустынно. Какой-то притворщик, какой-то имитатор пытался убаюкать мое внимание. С каждым порывом ветра я чувствовал прикосновение иссушенной растительности, гораздо более пышной, нежели у меня на родине. Вдалеке виднелся лес, который, как мне было известно, простирался к северу от границы Нью-Кробюзона и к востоку от моря. В укромной тени среди его толстых деревьев там и тут виднелись огромные темные глыбы брошенных машин, чьи железные остовы покрывались среди леса ржавой коростой.

Я не стал приближаться к ним.

Позади меня, там, где река разделялась надвое, простиралась болотистая местность, нечто вроде речного устья, стремящегося расплыться, раствориться в море. И я остался жить в высоких хижинах на длинных сваях, среди этого спокойного, благочестивого племени. Они кормили меня и напевали мне вполголоса колыбельные. Я охотился вместе с ними, пронзая копьем кайманов и анаконд. В этом болотном краю я лишился своего клинка — сломал его, воткнув в стремительного хищника-кровососа, внезапно появившеюся передо мной из тины и влажного тростника. Он встал на дыбы и заверещал, как чайник на огне, а затем исчез в жидкой грязи. Я так и не узнал, убил ли его.

Вдоль болот и реки на многие мили простирались холмы и сухотравье, где свирепствовали, как меня предупреждали, банды переделанных, бежавших от правосудия. Но ни одного из них я не видел.

Там были деревни, где мне давали мясо и одежду. Жители умоляли вступиться за них перед богами урожая. Там были села, откуда меня гнали вилами, ружьями и визгом клаксонов. Я топтал травы вместе со стадами, а порой и со всадниками. У птиц я учился считаться с сородичами, у млекопитающих я научился мыслить мифами.

Я спал один, забившись меж каменных складок, или улегшись среди трупов, или ютясь в гнезде, которое я наскоро строил, почуяв приближение дождя. Пока я спал, кто-то четырежды обнюхал меня, оставив после себя следы копыт и запах трав, пота, а может быть, мяса.

Именно среди этих бескрайних холмов мой гнев и страдания переплавились в нечто новое.

Я шагал в окружении насекомых, настороженно изучающих незнакомые запахи гаруды, пытающихся попробовать на вкус мой пот, отведать моей крови, стремящихся опылить разноцветные пятна моего плаща. Я видел упитанных млекопитающих среди этой спелой зелени. Я рвал цветы, которые когда-то видел в книгах, неброские соцветия на длинных стеблях. У меня спирало дыхание от запахов деревьев. В небе наливались тучи.

Я, дитя пустыни, шагал по этим плодородным землям. Я чувствовал их суровую шероховатость и пыль.