Виталий Каплан - Усатый-полосатый

Миха с Иваном были шумные, мокрые, и судя по всему, пребывали в прекрасном настроении.

— Разрешите доложить, шеф! — гаркнул Иван дьяконским басом. — Мафия явилась.

Кондрашев огорченно вздохнул и вылез из-за стола.

— Вот и славненько. Мафия сейчас бросит сумочки и в компании нежных дам, под моим чутким руководством отправится патрулировать вокзал. Так что напрасно радовались, снова гулять вам под дождичком в четверг, — он ухмыльнулся и, надевая плащ, кивнул Сергею.

— А ты, генерал Полосухин, останешься тут один. Мы явимся часика через два. То есть где-то к восьми. Ты, значит, чтобы не скучать, этого цыпленка еще раз допроси и представь мне протокол. Кстати, чем быстрее с ним разберешься, тем больше времени останется на теоретическое наследие классиков. Ну, творческих успехов.

И патруль под Сашкиным предводительством лихо прозвенел по лестнице вниз, в туманную морось.

Было тихо. Лишь ходики уныло тикали, отсчитывая долгие секунды, и внизу, на первом, шваркала тряпкой уборщица баба Маня. А вдали, сквозь визг электропил, едва пробивался механический голос радио: «Уважаемые пассажиры… Поезд сто пятнадцатый…» Дальше в динамиках что-то булькало, хрипело и захлебывалось невнятными звуками.

Сергей глянул на мальчишку. Тот сидел на стуле, слегка покачивал носком ботинка и сосредоточенно наблюдал за его траекторией. Молчанием своим он словно говорил — отвяжитесь, нет мне до вас дела. А еще лучше отпустите меня.

«Ну уж нет, — мысленно отозвался Сергей, — отпускать тебя нельзя. Ведь только хуже будет дураку.» Но вслух он лишь заметил:

— Между прочим, лейтенант правду говорил.

После чего придвинул к себе конспект и принялся фразу за фразой сокращать Иркины бисерные строчки. Работа мало-помалу затянула его, и Сергей поначалу даже не расслышал хриплый, уже начинающий ломаться Володькин голос:

— Насчет чего он прав?

— Насчет детприемника. Так что в молчанку играешь зря. Я вот на тебя смотрю, — Сергей закрыл тетрадь и уставился на опущенную Володькину макушку, — смотрю я на тебя и думаю: ты хоть разговаривать-то по-нормальному умеешь, или как?

Пацан, прищурившись, поднял взгляд на Сергея.

— Вы что же, думаете, я дебил какой? — спросил он тихо, но в тишине этой Сергей явственно заметил и вызов, и какую-то затаенную тоску.

— Нет, я уж тут на дебилов насмотрелся, — успокоил его Сергей, стараясь говорить как можно небрежнее. — Ты не из их компании. Но, кажется, специально под дурачка косишь. Особенно перед лейтенантом. А зря. Он, Александр Михайлович то есть, мужик порядочный. И таким, как ты, только добра хочет.

— Ага. Все вы всегда добра хотите, — недоверчиво хмыкнул Володька. И Сергей едва сдержался, чтобы не цыкнуть на него. Мол, хвост не дорос еще рассуждать. Потом ему стало стыдно, словно он в чем-то был виноват перед этим оборванным пареньком, словно давно, уже много-много лет как повисло на его тренированной шее борца бетонное кольцо вины. И пускай его не увидеть глазами, не потрогать пальцами, но тяжесть гнет шею к земле. А кто повесил на него этот груз — неизвестно, и уж тем более неясно, как снять.

— Ты мне вон чего только скажи, — миролюбиво протянул Сергей, ответь на один лишь вопрос. Из дому деру дал, или из интерната?

— Из дому, — бесцветным голосом сообщил мальчишка.

Сергей слегка удивился — он не надеялся на скорый ответ и спрашивал лишь для очистки совести.

— И давно ты в бегах?

— Четвертый день уже.

— Ясно… Знаешь, дела от нас никуда не уползут, поэтому давай малость поедим. Сейчас самовар поставлю.

— Да не хочу я, — сумрачно высказался Володька.

— Зато я хочу, — заявил Сергей. — А одному мне почему-то скучно. Холодильник, между прочим, у нас тут недаром стоит. Так что возражения твои не принимаются.

Намазав масло на хлеб, и шлепнув сверху здоровый шмат колбасы, Сергей подвинул мальчишке бутерброд. После чего заметил:

— Давай ешь. И сахару сыпь, не стесняйся. Лейтенанту нашему сладкое вредно, зубы у него, понимаешь, болят. Так что действуй и за себя, и за того Сашу.

Сергей немного помолчал, сооружая собственный бутерброд. Управившись с этим делом, он переключился на другую тему:

— Ну вот что, Володя. Раз уж не хочешь толком ничего объяснить молчи. Я, между прочим, за разговоры эти деньги не получаю, и вообще тут, в Инспекции, сбоку припеку, иначе говоря, седьмая вода на киселе. Общественная нагрузка от института. Поэтому у меня из-за твоего запирательства неприятностей не прибавится. А вот у тебя — да. Вызовет лейтенант машину — и увезут в приемник-распределитель. Будут личность твою устанавливать, справочки всякие пересылать, запросики. Торопиться никто не станет, у них там работы выше головы. Может, и до Нового Года не управятся. А в приемнике и вправду блатные такой режим закрутили, что будь здоров, не кашляй. Лейтенант насчет этого не врал. Ну, сам смотри… Домой-то хочешь?

— Нет, — решительно заявил Володька и потянулся к блюдцу с колбасой.

— Логично, — кивнул Сергей. — Если уж драпанул, значит, было от чего. Поэтому давай договоримся так. Причины можешь не объяснять, дело тут, как я понимаю, тонкое. Дай только официальные сведения. Договорились?

Володька неопределенно крутанул головой — не то да, не то нет.

— Тогда вопрос первый, — Сергей предпочел понять его жест как согласие. — Ты на самом деле из Заозерска?

— Ну, — отозвался Володька.

— Твой точный адрес?

— Улица Красной Пехоты, дом 17, квартира 9.

— Телефон-то дома есть?

— Не-а, — махнул рукой Володька.

— Что ж так?

— А отключили за неуплату.

— Бывает, — кивнул Сергей. — Поехали дальше. В какой школе учишься?

— В 15-й. В 7-б.

— Надо же… Я вон тоже всю жизнь в «б» проучился. В школе-то как, ничего?

— Два года еще осталось, — невесело усмехнулся Володька. — Потом в путягу пойду.

— Ясное дело. К учебе пылкая любовь нам греет молодую кровь… Я, кстати, в школе географию терпеть не мог.

— А я русский, — Володька вздохнул и передернул плечами. — Русачка у нас сволочь.

— Это что же, имя у нее такое? — Сергею непонятно зачем вздумалось вдруг вступиться за честь педагогической дамы.

— Да нет, она вообще-то Марья Филипповна.

— Ладно, это так, лирика в кустах. Давай о деле. Маму как зовут?

— У меня нет мамы.

— Извини, — глухо проговорил Сергей. — Откуда же мне было знать?

Они вновь помолчали. И опять Сергей ощутил, как давит и гнет его шею бетонная тяжесть вины. Ну что с ней поделать? Спрятаться за расхожими фразочками типа «Жизнь есть жизнь» или «Все течет, все изменяется»? Глупо, да и нечестно как-то. Что-то уродливое, больное проступало сквозь привычный поток вещей, какое-то гнилое пятно, и не было на него пятновыводителя.