Татьяна Апраксина - Мир не меч - 2

Рэни посмотрела вниз. Лежащий был ей подозрительно знаком. Она шагнула вперед и носком туфли откинула руки с лица мужчины в свитере.

— Грег?... — изумленно воскликнула она. — Ты?

— Я, — выдавил тот сквозь разбитые губы. — Ну что, Смотритель, мы квиты?

Не погасший еще смерч в руках Хайо сорвался и ударил по лежащему.

Рэни засмеялась, чувствуя, как смех переходит в рыдание, и не в силах остановить рвущуюся из горла чудовищную смесь хохота и плача.

Эпилог: ...и успокойся.

Потом было многое; Рэни рука об руку шла со Стражем по заваленной мусором и обломками строительных материалов площади, поминутно спотыкаясь об очередную дрянь под ногами. Длинный полупрозрачный на свету тенник ни на шаг не отходил от нее, бдительно следя за тем, что происходит вокруг. Девчонка в алой повязке вертелась вокруг, то отставала, то забегала на шаг вперед, и все пыталась рассказать, как оно случилось, как человек сумел воспользоваться настороженной на случай штурма ловушкой, и у него все вышло, стрела сорвалась с арбалетного ложа — и смог ведь навести, и попал, а следить за ним в эту минуту было совершенно некому, потому что младшие — и они сама, и остроухий, и многие другие сказали старшим — все, довольно, и в тихом противостоянии сумели настоять на своем, а человек этот — вот, ухитрился же, и никто, даже старшие, такого не хотели...

Рэни уже хотела заорать на суетившуюся под ногами девчонку, послать ее подальше — пусть уходит вместе с прочими, вместе со своими дурацкими и уже никому не нужными объяснениями, как вдруг взгляд упал на распятое в углу полуобнаженное тело, и ясно было даже с трех шагов, что ничем уже тут не поможешь, это — труп, уже начавший остывать, опоздали на полчаса от силы, а то можно было бы еще вернуть; она, Рэни, знала, что нужно сделать, знала, да только пользы в этом знании не было никакой. Желтоглазый тенник, знакомый ей лишь в лицо, был мертв, и уже не тревожили его противоестественно вывернутые руки и вспоротый живот, да и кровь давно остановилась, и уже свернулась асфальтово-серыми бляшками.

Рядом с трупом сидел еще кто-то смутно знакомый, но больше похожий на мешок вонючего тряпья; кажется, человек. То ли в стельку пьян, то ли под кайфом, в любом случае — жив, не ранен и в помощи не нуждается. Страж небрежно скользнул по нему взглядом, значит, опасности не было.

Хватая суетливую девицу за шкирку — и получилось же, хоть та и была на голову выше, — Рэни развернула ее лицом туда, в угол, и выговорила заледеневшими губами:

— Что это?!

Испуганная девчонка залепетала что-то невнятное о том, что не знает толком, что старшие хотели у него что-то отобрать, а силой забрать нельзя, можно только получить из рук в руки, и вот тогда они решили — так; а она не видела, не видела, да и остановить бы не могла, потому что со старшими не поспоришь, они и так виноваты, и будут теперь бесклановыми, но, может, оно и к лучшему...

— Уйди, — сказала Рэни тихо. Потом повернулась к Стражу. — Найдите того, кто забрал амулет. Это моя просьба.

— Да, Смотритель, — кивнул тот, и Рэни, уже хотевшая объяснить, зачем ей нужен тот, кто это сделал с послом, осеклась, и тугой комок возражений застрял в горле, отдаваясь горечью на губах, потому что Страж не ошибся, но правота его была тошнотворной.

Она могла бы; и пойми, что могла — все пошло бы иначе. Достаточно было встать рядом с Ярославой, и стрела Запретного оружия не причинила бы вреда, хотя бы — такого, и все можно было бы исправить, спасти; но Рэни стояла в трех шагах за ней, и мгновения не хватило, чтобы дотянуться, и целой вечности не хватало, чтобы понять — могла, могла же...

— Нет, — сказал Страж, оказывается, все это время наблюдавший за ней. — Ее — не спасла бы. Только всех нас.

— Хайо?

— Да.

— Он же мог бы...

— Да. — Страж еще раз кивнул, а потом развернулся и пошел прочь, к болтавшейся на одной петле двери; Рэни больше не нужно было охранять, площадь опустела, и можно было оставить ее одну.

Одиночества ей хотелось, тишины и покоя, и возможности плакать навзрыд, но так, чтобы никто не слышал, не пришел утешать, не тратил на нее время и силы, потому что это было совершенно ненужным, пустым делом. Надо было просто выплакаться, отреветься взахлеб, до заикания, а потом спать столько, сколько получится, чтобы потом встать с опустошенной и затихшей душой, и у зеркала, долго и медленно, понимать — кем же ты стала, что ты теперь такое, что можешь, что должна... и что — хочешь делать.

Не вышло; не удалось даже выйти с площади так, чтобы никого не встретить и ни с кем не обменяться ни словом, ни взглядом. Все, кто был здесь, молчаливо обтекали ее, не прикасаясь, не заглядывая в лицо, понимая — и только Хайо стоял в воротах столбом, так, что нельзя было его обойти.

Рэни попыталась проскользнуть мимо, боком, но Хайо остановил ее, грубо схватив за плечо.

— Зачем ты мне помешала?

Не хотелось с ним говорить, не было ни слов, ни желания, слишком близко от губ, на самом кончике языка, плясал вполне справедливый упрек, но нельзя было его произносить, чтобы не добить Хайо окончательно, а ее смысл и цель были — не добивать, а восстанавливать, лечить, воскрешать...

— Давай потом поговорим?

— О чем мне с тобой говорить? Ты... все из-за тебя с твоей самоуверенностью! Вообразила себя невесть кем, и ее... тоже... заразила.

— Хайо, перестань.

— Ты, кукла! Где было твое место?

— Хайо...

Она не знала, как вырваться, не ударив его, как уйти отсюда прочь, подальше от глупых и обидных слов, которые Хайо бросал ей в лицо. Он потом будет жалеть, конечно, он сейчас не отвечает за себя — да и кто бы отвечал на его-то месте, только что потеряв любимую, и зная, конечно же, зная, насколько в этом виноват сам, и знал не только он, знали все вокруг — а всего-то нужно было сделать три шага вперед и встать рядом, не впереди, а именно рядом, и прикрыть, защитить, не потому, что попросили — а потому, что просто можешь.

Никто его не просил защищать, и это, наверное, для Хайо было обиднее всего, и потому он остался позади, а теперь об этом помнил, и не мог забыть.

Рэни смотрела на него, в полыхающие болью и беспомощностью глаза, и понимала все, что творится с Хайо, и не могла ему помочь.

Он должен был сам все понять, все пережить и справиться с собой, и разобраться в себе, и только после этого можно было бы — говорить, объяснять, утешать; а сей час было рано, и Рэни это прекрасно знала. Слишком много она знала, знание давило на плечи.

— Отпусти меня, — сказала она. — Я хочу уйти.

— Плевать мне на твои желания!

— А ч-че это ты на дев-вушку орешь? — выговорил некто третий, кого ни Рэни, ни Хайо до сих пор не замечали.

Стоял этот некто у Рэни за спиной, от него омерзительно пахло — так, словно этот человек не мылся и не менял одежду месяц, судя по качающейся тени, на ногах он стоял еле-еле, а вот голос этот девушка прекрасно знала. Он остался там, в далеком прошлом, там, где был Грег и кафе, и прочие глупости, и, если доверять обонянию, то успел помереть, хорошенько разложиться, а потом восстать из могилы.