Григорий Адамов - Победители недр

— Я буду учёным! — кричал он в каком-то упоении. — Я буду геологом! Я буду учёным-геологом! Во что бы то ни стало! Нина, слышишь? Это будет очень весело!

Он пустился в пляс, вскрикивая и размахивая руками. Малевская громко смеялась. Щеки у неё порозовели, глаза вспыхивали.

— Володька, Володька! — кричала она сквозь смех. — Ты — медвежонок!.. Ты нелепый, неуклюжий медвежонок!

Марееву почему-то сделалось жарко, и он расстегнул воротник комбинезона. При этом взгляд его упал на часы-браслетку.

— Вам тут весело, ну, и веселитесь! А я должен спешить вниз, к моторам…

Он спустился в люк, с сожалением оставляя беснующегося Володю и смеющуюся Малевскую. Он чувствовал неодолимое желание остаться с ними. Но обязанности вахтенного были важнее, и он скрылся в нижней камере, опустив за собой люковую крышку. Внизу было свежее, и через минуту, сидя за вахтенным журналом и прислушиваясь к шуму в шаровой каюте, он удивлённо качал головой.

Наверху Володя неистовствовал. Он громко пел, смеялся, прыгал, кружился, крича, что это военная пляска ирокезов. Потом он стал тащить Малевскую танцевать.

— Нина, ты будешь моей бледнолицей пленницей! — выкрикивал Володя, запыхавшись, со взмокшими на лбу волосами. — А Михаил — раненый ирокез…

Истерически смеясь, Малевская отбивалась от него:

— Ты не умеешь танцевать, Володька! Ты увалень! Ты дикарь! Давай, я тебе лучше покажу культурный танец. Подожди, да подожди же, гадкий мальчишка! Смотри, как надо!

Она начала кружиться по каюте, вскрикивая и притопывая ногами.

— Я хочу музыки, Володька! — вдруг крикнула она. — Пусть будет музыка!

Она подбежала к радиоприёмнику и включила одну из американских станций. Раздалась танцевальная музыка. Тогда она подхватила Володю и начала кружить его.

Волна веселья захватила и Брускова. Забыв про свою болезнь, с покрасневшими ушами и блестящими глазами, он схватил оказавшуюся под рукой стеклянную колбу и, стуча по ней изо всех сил ложкой, заорал диким голосом что-то, отдалённо напоминающее боевую ирокезскую песню. Его неудержимо тянуло присоединиться к пляске.

Дикая песня Брускова, рёв оркестра из репродуктора, звон колбы, хохот, крики и топанье ног слились в какую-то сумасшедшую какофонию. Откуда-то, возле полога над гамаком Малевской, сквозь шум и грохот едва пробивался тихий звон, но никто не обращал на него внимания.

У Малевской пронеслось в голове: «Что мы делаем?.. Мы все как будто взбесились!..» Но мысль промелькнула, и Малевская вновь закружилась в сумасшедшем танце.

— Ещё! Ещё!.. — задыхался Володя, багрово-красный, с безумно расширенными глазами.

«Вечер танцев» продолжался со всевозрастающей энергией.

Неожиданно громкий крик врезался в общий шум:

— Что вы делаете?! Вы с ума сошли!

Всё замерло в каюте. Оркестр как раз в это мгновение сделал паузу. Резкий и тревожный звон наполнил шаровую каюту. Три пары глаз — горящих, почти безумных — устремились на Мареева, показавшегося в люке.

Внезапная мысль промелькнула в голове Мареева.

— Кислород! — закричал он. — Жидкий кислород протекает!

Одним прыжком Мареев очутился посреди каюты.

— Вниз! Вниз! — кричал он. — Скорее в нижнюю камеру!

Он почти сбросил Малевскую и Володю по лестнице, схватил Брускова, как ребёнка, на руки и бегом снёс его к ним. Потом он опять взлетел в шаровую каюту и сбросил за собой люковую крышку. Сорвать со стены газовую маску и натянуть её на голову было делом одной секунды.

Под непрерывный тревожный звон Мареев быстро осмотрел аппарат климатизации. Там всё было в порядке. Тогда он бросился к лестнице и взбежал в верхнюю камеру. И вдруг, как молния, сверкнуло воспоминание: «Брусков говорил… что-то разбилось при падении снаряда…»

Он лихорадочно осматривал один за другим баллоны с жидким кислородом.

— Вот!

На третьем баллоне оказалась длинная, извивающаяся трещина. В одно мгновение он закрыл её широкой тугой полосой из каучука. Потом спустился в шаровую каюту, достал из лабораторного шкафчика бунзеновскую горелку и, поставив её на столик, зажёг спичку. Спичка вспыхнула ярким, ослепительным пламенем, и едва Мареев успел поднести её к открытой горелке, как почувствовал на руке сильный ожог: в насыщенном кислородом воздухе спичка сгорела целиком в одно мгновение. Из горелки с воем вырвался тонкий и длинный — почти до середины каюты — язык голубоватого пламени. Пламя продержалось несколько минут и начало спадать. Затихал тревожный звон аппарата климатизации. Тогда Мареев потушил горелку и поспешно сбежал вниз, в буровую камеру, плотно закрыв за собой люковую крышку.

Малевская и Володя лежали на полу, с трудом дыша, бледные, измученные, с закрытыми глазами. Брусков спал, раскинув руки; он задыхался и тихо стонал. Сквозь перевязку проступала кровь…

Моторы пели низкими голосами свою размеренную песню. Шуршала порода за стальной оболочкой снаряда. Тихо скрежетали внизу коронка и ножи, врезаясь в мягкий, податливый песчаник. Снаряд уверенно и невозмутимо продолжал свой путь.

Сорвав газовую маску и вытирая пот на лбу, Мареев почти упал на стул и закрыл глаза…

Что случилось?

Что заставило такого спокойного, сдержанного человека, как Малевская, потерять свою обычную уравновешенность? Почему умный, дисциплинированный Володя превратился в дикого, необузданного сорванца? Даже больной, слабый Брусков с каким-то необычным приливом сил готов был ринуться в сумасшедшую пляску!

Мареев сидел в буровой камере за столиком и сосредоточенно производил на бумаге какие-то сложные расчёты. Морщины забот густой сеткой покрыли его лоб, чёрные брови слились и вытянулись в строгую черту.

Всё та же тишина, полная привычных звуков и однообразного шума, стояла в камере.

Малевская, Брусков и Володя лежали на полу, укрытые лёгкими одеялами; под головами у них подушки. Их сон был спокоен и ровен. Лишь голубоватая бледность покрывала их лица, тени лежали под глазами, щёки похудели и вытянулись, как будто после долгой, изнурительной болезни.

После первой помощи, оказанной товарищам, Мареев сел у столика и задумался. Время от времени он поднимал голову и прислушивался. Звон автоматического сигнализатора продолжался непрерывно: содержание кислорода в верхних помещениях снаряда не вошло ещё в норму.

Как скоро оправятся Малевская и Володя? Как отразится эта встряска на Брускове? Воздух, насыщенный испарениями жидкого кислорода, так усилил сгорание тканей в их организмах, вызвал такое возбуждение, такую повышенную трату энергии, что им нужен теперь длительный покой, усиленное питание, чтобы восстановить потерянные в какие-нибудь полчаса силы. Неужели они надолго выйдут из строя?