Валентина Журавлева - Человек, создавший Атлантиду. (Сборник)

— Нет, к счастью, пока интересных встреч нет — ни кальмаров, ни акул…

— Звук уже ощутимо запаздывает, — заметил Ревзин. — Скажите Завитаеву, что в случае опасности мы просигналим фарами телекамеры.

Снова наступила тишина, нарушаемая (правильнее было бы сказать — не нарушаемая) редкими командами Самарина и бесстрастным пощелкиванием хронометра. Так прошли минуты две–три. Внезапно Ревзин пригнулся к экрану телевизора и хрипло сказал:

— Ну вот, легки на помине… Акулы! Включите боковые фары камеры.

На экране возникло два широких луча, и я увидела акул, их было штук пять. Они кружили около телекамеры, постепенно сужая круги.

— Предупредите Завитаева, — распорядился Ревзин.

Фары телекамеры тревожно замигали. Спустя несколько секунд (они показались мне очень длинными) в динамике раздался голос Завитаева:

— Спасибо. Вижу. Пока они, кажется, заняты камерой.

Я спросила Ревзина, нельзя ли что-нибудь предпринять. Он отрицательно покачал головой:

— Это не страшно. Нужно было только предупредить.

Одна из акул вплотную приблизилась к телепередатчику. На экран наползла широкая, приплюснутая голова с большими выпуклыми глазами, сверкающими в лучах прожектора.

— Глубоководные акулы, — сказал Ермаков. — Их открыли Гуо и Вильм при первых погружениях в батискафе.

— “Открыли”!.. — буркнул Ревзин. -Закрыть их надо, вот за это и памятник стоило бы поставить.

Акула долго рассматривала камеру телепередатчика. Потом отплыла в сторону, и сейчас же вся стая бросилась вниз, к Завитаеву. Теперь я могла сосчитать акул: их оказалось девять, больше, чем я предполагала. Они быстро нагоняли Завитаева.

К моему удивлению, Завитаев и не старался уйти от акул. Он замедлил, а затем вообще прекратил спуск и обернулся к акулам. Но хищники обошли его и образовали круг. Световые лучи в двух местах пересекали этот круг; акулы выплывали из темноты и снова исчезали во мраке.

Я видела: Завитаев держит в руках пистолеты. На этот раз акулы сужали круг очень быстро. Неожиданно (это было настолько неожиданно, что я отшатнулась от экрана) яркие вспышки разорвали темноту. Лучи прожекторов сразу потускнели. По экрану метнулись черные тени. Снова и снова полыхнули огненные вспышки.

Когда глаза опять привыкли к полумраку, я увидела, что все кончено. Завитаев продолжал спуск. Акулы исчезли.

— Чертовская штука, — неожиданно сказал Самарин, — Что эго такое?

— Понравилось? — спросил Ревзин. — Это пистолеты, использующие электрогидравлический эффект. Выбрасывают струю жидкости под давлением в тысячи атмосфер. Можно пробить стальную плиту. К тому же жидкость самовоспламеняется в воде… Вот, Петр Николаевич придумал. — Он кивнул в сторону Ермакова.

Тот сосредоточенно протер стекла очков и молча показал на экран.

Да, на экране уже была видна зубчатая вершина Плутона. Завитаев, почти не уменьшая скорости, описал круг над черной воронкой кратера и пошел вниз.

— Все, — сказал Ревзин. — Можно поднимать камеру.

Он обернулся ко мне:

— Пойдемте. Спуск будет продолжаться долго, больше часа…

Ревзин нарочно увел меня в кают-компанию. Он не знал, что произойдет с Завитаевым, и не хотел, чтобы я оставалась у гидротелефона. Мы сидели под сводчатой стеной кают-компании и говорили о фантастике. Нужно отдать должное Ревзину — он старательно отвлекал меня от неприятных мыслей. Постепенно мы разговорились. И тогда я сказала Ревзину:

— Вы все-таки неправы. Машины — не предмет для художественной литературы. Они нужны только как реквизит на сцене, а главное — игра актеров. Есть два подхода к научной фантастике; я покажу вам на примерах. Закройте глаза…

Он послушно зажмурился. Потом улыбнулся:

— Итак?..

— Итак, представьте себе космический корабль, возвращающийся после дальнего полета. На корабле несколько человек. Скажем, четверо. Они уже давно не были на Земле — семь или десять лет. Это очень разные люди. Они истосковались по Земле и потому в последние месяцы стали нетерпеливыми, раздражительными, замкнутыми. Может быть, даже поссорились из-за какого-нибудь пустяка. Каждый теперь живет своими мыслями. Впереди — Земля и конец многолетнего заключения в тесных каютах космического корабля. И вот рация — впервые за все время — уловила сигналы Земли. Говорит Земля… И говорит примерно следующее: “Ваш корабль — единственный, находящийся вблизи необычайной кометы. Комета уходит в космос, найти ее потом не удастся. А она состоит из минус-материи, материи с отрицательной массой. На Земле мы не могли получить ничего подобного, только догадывались. И вот комета уходит… Вы — и только вы — могли бы ее догнать. Конечно, вы невероятно устали, вы жаждете возвращения на Землю, вы заслужили отдых; и никто не упрекнет вас, если вы не измените курса. Ведь погоня за кометой — еще три года… Решайте сами. И, если хотя бы один человек не захочет, возвращайтесь на Землю”. Четверо молча расходятся по своим каютам…

— Дальше, — нетерпеливо перебил Ревзин.

— Не спешите. Четыре человека думают. Они были убеждены, что скоро вернутся на Землю. Они считали дни. А теперь надо отложить возвращение на три года. Впрочем, надо ли? Ведь они имеют право выбрать. Есть же предел человеческим силам. Разве они и так не совершили подвиг?

— Ну, а дальше?

— Не спешите, Павел Данилыч. На этом построен весь рассказ. Дальше ничего нет. Четыре человека думают. Кто-то из них достал шкатулку с горстью родной земли. Кто-то смотрит на портрет сына… А время идет. Надо ответить Земле. И четыре человека возвращаются к пульту управления. Они рассчитывают курс — корабль пойдет в погоню за кометой. И та неприязнь, которая возникла между ними за последнее время, исчезает. Они пробыли вместе семь или десять лет. Но именно сейчас по-настоящему, до конца узнали друг друга. Узнали — и не разочаровались. Вот и все.

Ревзин долго молчал. Я мысленно подсчитывала, на какой глубине сейчас находится Завитаев.

— Хорошо, — сказал наконец Ревзин. — А второй рассказ?

— Ну, это просто. Все то же самое, только короче и без психологических тонкостей. Главное — погоня за кометой. Приключения. Много приключений. Можно подробно рассказать о минус-материи. Люди выполняют задание и возвращаются на Землю.

Ревзин поморщился.

— И все?

— Да. В первом рассказе фантастическая ситуация: звездолет, космические расстояния и сроки, комета, минус-материя — нужна только для того, чтобы поставить человека в необыкновенные условия. А во втором — необыкновенная ситуация становится целью. Главное уже не человек, фантастические приключения, комета, минус-материя… Ну, что вы скажете?

Ревзин ответил:

— Месяца три назад мы тут спорили… Ермаков (он тихий только в вашем присутствии) утверждал, что человек не все сможет, что есть границы, которые никогда не удастся перейти, как бы ни развивалась наука. Вот, например, путешествия в прошлое: мы можем изучать прошлое до мельчайших деталей, но нельзя побывать в прошлом. Это принципиально неосуществимо. Теоретические знания не имеют пределов, практические же возможности человека отнюдь не беспредельны, — примерно так говорил Ермаков. Он приводил и другие примеры. Скажем, космос. Можно беспредельно совершенствовать космические скафандры, но никогда человеку не удастся быть в космосе вообще без скафандра. Здесь — граница для человека. Мы можем беспредельно изучать птиц, беспредельно совершенствовать летательные аппараты, но никогда не сумеем — хотя бы на миг — перевоплотиться в птиц и почувствовать то, что они чувствуют, увидеть мир так, как они его видят. Здесь еще один предел. Они очень далеки, эти пределы, но они есть… Завитаев и Городецкий не соглашались. Спор был горячий… На первый взгляд, позиция Завитаева и Городецкого оптимистичнее и привлекательнее. Но пути познания не прямолинейны: чтобы сделать шаг вперед, иногда нужно признать, что то-то и то-то принципиально невозможно. Ну, хотя бы вечный двигатель. Изобретатели вечного двигателя тоже могли считать, что их точка зрения оптимистичнее… Так вот, границы возможностей человека: существуют они или нет, каковы они, — это литература?