Алексей Васильев - Сингулярность (сборник)

– А что, если попробовать направить клетки на место вырванного зуба? Похоже, воображаемые картинки не такие уж воображаемые. Вот они снова появились перед внутренним взором. Снуют, черпают, тащат, выворачиваются… Так, а теперь направим часть потока в челюсть. – Станислав сконцентрировался и ярко представил, что лимфоциты понеслись по артериям к челюсти и выше к десне, где язык нащупывал провал в ряду коренных зубов. Отвлекся – походил по сайтам новостей технологий. Через полчаса зачесалась челюсть и страшно захотелось мела. Он высыпал горсть «Витрума» на ладонь, проглотил и, довольный, сделал следующую запись.

Шеф связался по видео сам. В острых глазах поблескивает удивление, видимо, медсестра уже разнесла на хвосте информацию. Красное лицо, проходя через фильтры, становилось еще краснее, а скорректированная развертка раздвинула физиономию вовсе до какого-то свинячьего облика. Славутич вдруг смутился, что так мелочно мстил шефу, уродуя изображение.

– Ну что, кхе-кхе, Станислав Владиславович, получается у тебя что-то? А то тут медсестра-дура трезвонит о каких-то когтях, что у тебя из культей растут…

Славутич прыснул, не сдержался. Шеф охотно расхохотался.

– Так я и думал, что лажа. Тут, кстати, к тебе какая-то мамзелька ломится, рвет и мечет, журналистка или ловчиха НЛО, не разберу. У нее целая пачка удивительно правильных документов и допусков… В общем, осторожно, скоро, наверное, дорвется, закрой лучше дверь, мол, нет тебя. Ну ладно, извини, что отвлек, бывай… – Он потянулся на экране выключить связь.

– Закроюсь… Но о когтях не совсем, Адам Петрович, лажа… Не совсем.

Ученый встал и вызывающе качнулся с носков на пятки. Уже совсем избавился от смущения. Шеф сразу посерьезнел, глянул остро.

– Пошла последовательная регенерация. То, что медсестра приняла за когти, – нарастающие фаланги пальцев, за ними под тонкой оболочкой видны нарастающие мышцы, нервы и сухожилия. В организме совершенно определенно пошли интенсивные процессы регенерации. Да можете зайти на мой сайт, ознакомиться с результатами исследований. Но чувствую – результатов будет больше, гораздо больше…

Начальник округлил рот, лицо вдруг стало по-детски простодушным, как у ребенка, слушающего захватывающую сказку. Его губы задрожали, он потер глаза и почему-то шепотом спросил:

– Что, Слава… неужели не зря жили, работали… и лаборатория действительно… и мы смогли, что-то настоящее… и рано списывать науку, рано!

У профессора перехватило в горле, он вдруг увидел, как циничный администратор-руководитель, забивающий повседневное разочарование рутиной, переживал.

– Да, Адам Петрович. На этот раз да.

Через несколько часов вышел из кабинета, надо съездить отоспаться. И с удивлением увидел сидящую на корточках женщину. На указательном пальце за петельку поддета кожаная куртка, она заброшена за спину, чтобы мягче прислоняться к стене. Длинная челка прикрывает глаза, острые коленки пропечатывались сквозь джинсы в обтяжку. Пестрая красно-зеленая рубашка расстегнута до середины, профессор краем глаза ухватил колыхнувшуюся за отворотами грудь. Впрочем, колыхнулась от порывистого движения – словно пружина капкана сработала, и тут же этот капкан в виде жестких пальцев вцепился ему в плечо.

– Славутич! Да это вы, Славутич! Я чувствовала, что вы сидите в кабинете!

Из-под подпрыгнувшей челки на него уставились бешено горящие серые глаза.

«Черт, похоже, эта та самая энэлошная настырная журналистка. Смотри ж ты, дождалась, зараза».

Первоначальное очарование испарилось. Он попытался увернуться.

– Девушка, вы путаете. Действительно, Славутич работает у нас в лаборатории, но, насколько знаю, он сейчас болен и отсутствует…

– Молчи! Это ты! Я! Знаю! Все!

– Тогда, пожалуйста, скажите решение второго тензорного уравнения, над которым я бился неделю назад!

Он наконец вырвался из цепких рук и зашагал по коридору. Она молчаливой тенью засеменила рядом.

Прошла минута, другая…

– Да что вам угодно?!

– Я буду с тобой рядом. Так нужно. Извини, просто очень обрадовалась – я очень давно тебя искала. Пойдем, сейчас пойдем.

Припозднившиеся ученые удивленно здоровались, а журналистка шла нога в ногу, почти прижимаясь к спине, зеркально повторяя каждое движение тела. Ныла покалеченная рука, и почти столько же доставляло неудобства смущение. Славутич невпопад бормотал что-то встречным, а она почти положила подбородок ему на плечо, словно вторая голова отросла. Слева на стене шагала причудливая широкая тень, от женщины шло какое-то сильное, пахнущее карамелью тепло. Несколько раз в спину утыкались острые соски грудей, что подхлестывало посильнее кнута.

Вахтер, разинув рот, проводил их взглядом. Профессор беспомощно махнул рукой и выскочил на улицу. Едва сделал пару шагов, как резко остановился, упрямо набычившись. Но женщина не натолкнулась, как он опасался весь путь по коридору, она мягко шагнула в сторону, виновато улыбнулась… И вдруг расплакалась, горестно, навзрыд. По щекам покатились крупные слезы, она плакала, как балерина, сломавшая ногу, окатывая профессора волнами потери и безнадежности.

– Да что это такое! – нервно воскликнул Славутич. – Да что это вообще такое?! Что вам нужно вообще? Кто вы такая?!

– Поехали, скорее поехали, – пробормотала она, горестно всхлипывая, и мягко тянула за руку в сторону белого мотоцикла. Профессор плохо в них разбирался, то ли «Судзуки», то ли «Хонда», в общем, какой-то японский – зализанный, обтекаемый, с фарами, похожими на глаза персонажей японских же мультиков. А журналистка оседлала мотоцикл и прижала обеими руками к груди черный шлем, как белочка грецкий орех:

– Профессор, обнимите меня, пожалуйста.

И так трогательно-кротко это прозвучало, что невольно захотелось ее укрыть какой-нибудь шубой и прижать, как замерзающего котенка. Он вздохнул, шагнул через сиденье, обнял за талию. Она прогнулась, на миг прижавшись к нему всей спиной, дрыгнула ногой, крутанула ручку газа, и мотоцикл, разрывая ночь совершенно не японским ревом, рванулся вперед.

Замелькали тусклые дома, горящие фонари слились в сплошную линию. Славутич прижался, спрятался от потока воздуха, пытающегося разорвать рот и выдуть глаза. Руки судорожно ухватились за гонщицу, мысли унеслись ветром, остался только шорох шин и горячее тело впереди. Коротко и страшно взревывали редкие встречные машины. Дома вдруг разом кончились, темнота приблизилась, сгустилась, только яркие белые штрихи разметки торопливо бросались под колесо.

Замерзла и страшно заболела культя – зажмурился, разрываясь между надобностью крепко держаться и уменьшить боль. И открыл глаза, заметив, что боль отступает. Замерзшая рука с отрастающими пальцами, словно сама собой, пробралась за пазуху гонщице и прижалась, обхватив тугую грудь. И как-то это показалось настолько правильным, что, не задумываясь, сунул и вторую. А затем вообще почти лег на это удобное тело, очень удачно вписавшись в изгибы. Ветер сразу перестал срывать скальп, ровно рассекаемый шлемом гонщицы.