Николай Чадович - Враг за Гималаями

Случалось, что, лежа у костра, я заводил разговоры о том, что миропорядок, завещанный нам предками, нарушен. Брахманы повсеместно захватили власть, а мы, кшатрии, равные им по происхождению, низведены до положения бесправных шудров. Что осталось от наших прежних привилегий? Только право подчиняться и прислуживать. Кто живет в самых просторных шатpax? Брахманы. Кому достается лучшая пища и самые красивые женщины? Тоже им. А как будет распределяться добыча, ради которой и задуман поход? Об этом и говорить не стоит. Все заранее ясно.

Слова мои всегда находили сочувствие и понимание, поскольку между двумя высшими кастами ариев всегда существовало подспудное соперничество, постепенно превратившееся в открытую вражду, особенно после того как брахманы, покинув городские храмы и сельские ашрамы, прибрали к рукам не свойственные им прежде функции – командование армией, светскую власть и отправление судопроизводства.

В беседах кштариев, особенно застольных, тема возвращения к истокам давно уже стала общим местом. Брахманы пусть занимаются жертвоприношениями, молитвами и подвижничеством. Вайшьи – земледелием и торговлей. Все остальное – извечная прерогатива кшатриев. А посему долой выскочек-брахманов! Даешь царя-кшатрия!

Короче, моих воинов вполне можно было назвать диссидентами, пусть и не поголовно всех. На их помощь я и возлагал все свои надежды, однако, опасаясь предательства, в планы покушения никого заранее не посвящал.

Едва только началась регулярная переправа, обещавшая затянуться на целую неделю, как я собрал дозорных, патрулировавших окрестности, и велел приготовиться к любым неожиданностям.

Наивные! Полагая, что неожиданности нам могут грозить только со стороны степи, они туда и глядели. А за их спинами на европейский берег отряд за отрядом переходила пехота, грохоча по бревнам железными ободьями, двигались боевые колесницы, кавалеристы вели под уздцы своих лошадей. Протопало даже несколько слонов-вожаков, которые должны были всячески ободрять собратьев, пока еще остававшихся на азиатском берегу.

Затем потянулись празднично украшенные возки, носилки и колесницы царского двора, в которых восседали советники, камердинеры, повара, музыканты, цирюльники и наложницы Ганеши.

Уже под вечер заныли сигнальные раковины, загудели трубы, застучали барабаны и забряцали бубны, возвещающие о появлении царя царей. Разогнав всякую шантрапу, которой не полагалось зреть земное воплощение бога Шивы, на мост внесли роскошный паланкин, над которым развевался флаг с изображением павлина (между прочим, очень точный символ).

Впереди и позади паланкина вышагивали по сотне телохранителей с натянутыми луками в руках и копьями наперевес. Дозорных же было не больше семидесяти человек, а реально я мог рассчитывать лишь на половину этого числа.

Главную роль в покушении я отводил себе самому. Чего бояться бессмертному и бестелесному существу? Совершив благое дело, оно вернется в ментальное пространство, где все человеческие проблемы, страхи и сомнения несущественны, впрочем, как и сам человек.

Правда, телесная оболочка, столько времени служившая мне приютом, останется на грешной земле, но это ненадолго. Тело изменника, посмевшего поднять руку на своего законного властелина, не предадут священному пламени, а скорее всего просто сбросят в воды Урала, на поживу ракам и хищной рыбе.

Прости меня, бедный Ачьюта, мой предок в неизвестно каком поколении. Подвиг твой, не оцененный современниками, скоро забудется, но памятником тебе станет прекрасный мир будущего, со всеми его сфинксами, парфенонами, колизеями, тадж-махалами, кремлями, биг-бенами и закусочными „Макдоналдс“.

А теперь вперед! Шашки вон, как любил выражаться знаменитый комдив, чья судьба также оказалась связана с Урал-рекой самым трагическим образом.

Царский паланкин еще не успели поставить на твердую землю, а я уже устремился вниз с крутого берега, увлекая за собой дозорных, привыкших везде и всюду следовать за своим командиром.

Нападение было столь стремительным и неожиданным, что наш маленький отряд шутя смял телохранителей, успевших сойти с моста и несказанно этим обрадованных (что ни говори, а твердь это не хлябь, даже если поверх нее брошен настил из еловых бревен).

Правда, те, которые еще не достигли суши, дружно разрядили свои луки, но стрелы поразили только вихрь, летевший вслед за нами.

Боже, как я страшусь любой резни, даже заклания курицы, и несмотря на это, мне уже в который раз приходится всаживать меч в человеческое тело, хотя и защищенное латами, но все равно уязвимое. Ощущение в руке такое, словно вскрываешь огромную консервную банку – жестяная оболочка еще как-то противится разящей стали, зато хлипкое внутреннее содержимое (бычки в томате?) легко выплескивается наружу, метя всех участников этого действа червленым цветом.

Я давным-давно никого не убивал (даже Астерий пал вовсе не от моей десницы), но сегодня, сейчас мне нужно убивать, чтобы подать пример подчиненным. Мне нужно убивать, чтобы добраться до этого раззолоченного паланкина, который бестолковые носильщики пытаются вернуть обратно на мост. Мне нужно убивать, чтобы отсрочить свою собственную смерть.

Драться на мечах я научился еще в армии фараона Сенусерта Третьего, пройдя там все ступени военной карьеры, начиная от рядового наемника-шердана и кончая полковым знаменосцем, а потому рукопашной схватки не боялся, да и противники наши были слишком ошарашены, чтобы сражаться в полную силу.

Заранее готовясь к покушению, я надел на себя две самые прочные кольчуги, а маленький бронзовый щит все время держал перед лицом, памятуя о том, что телохранители Ганеши приучены стрелять в этот ничем не защищенный участок тела. Благодаря своей выучке и предусмотрительности я добрался-таки до царского паланкина, успев отбить мечом с десяток стрел, но пропустив пару весьма чувствительных ударов копьем, которые мои кольчуги, слава богу, выдержали. Одним взмахом меча я перерубил древко знамени, что всегда приводило в панику оборонявшуюся сторону, и сорвал златотканую занавеску, за которой должен был скрываться царь царей.

В моей жизни случалось немало разочарований, но это, наверное, было одно из самых сильных. Паланкин был пуст!

Не жалея ни себя самого, ни своих верных сподвижников, я, по сути дела, сражался за подсунутую мне пустышку, за кусочек сыра, которым наживили мышеловку.

Это подтверждало и то обстоятельство, что царская охрана, еще минуту назад казавшаяся полностью деморализованной, быстро опомнилась, перегруппировалась и сейчас методично смыкала кольцо окружения вокруг немногих оставшихся в живых дозорных. Отряды лучников и копейщиков, недавно удалившихся в степь, спешно возвращались назад, и было похоже, что это загодя продуманный маневр, а не спонтанная реакция вояк на шум побоища.