Николай Чадович - Евангелие от Тимофея

– Яган! – удивленно воскликнул один из наших мучителей, отнимая кулак от скулы бывшего Друга. – А мы-то думали, ты умер давно!

– Жив, как видишь.

– Говорят, ты меня недавно искал?

– Искал, да вот эти мерзавцы помешали. – Он махнул рукой в ту сторону, где из трупов стражников воздвигался аккуратный штабель.

– И ты действительно имеешь какие-то важные сведения?

– Сверхважные!

– Скажи, пожалуйста! А как насчет твоих прежних преступлений?

– Полностью оправдан. – Яган повернулся спиной к своему вельможному собеседнику.

– Ладно, пойдешь со мной.

– Рагнор, этого человека надо обязательно захватить с собой. – Яган схватил меня за руку.

– Ты в этом уверен? – Человек, которого назвали Рагнором, брезгливо глянул на меня.

– Абсолютно!

– Хорошо, захватим и его.

– Без Головастика я и шага не сделаю, – заявил я.

– Относительно этого хулителя можешь не беспокоиться. Кого-кого, а его-то мы не забудем. Посмотрим, как он запоет, когда в пасть горячей смолы нальем.

Вот так из застенков Стражей Площади мы угодили в застенки Стражей Хором. Впрочем, именно туда мы с самого начала стремились.

Сразу же за воротами Ставки нас разлучили. Однако в одиночестве я пребывал недолго – до сумерек. Меня не забыли покормить обедом, но предупредили, что ужин будет поздно, намного позднее, чем обычно.

Значит, намечается попойка, понял я. Уж такой на Вершени обычай: чем богаче и разнузданнее пир, тем позже он начинается.

Комната, в которую меня привели с повязкой на глазах, могла считаться просторной даже на Земле. Не комната, а целые палаты. Центр был застлан толстыми рогожами, на которых лежали груды фруктов, стопки лепешек, мед в лубяных коробах и печеные личинки термитов. Хватало и браги – от одного ее запаха у меня закружилась голова. Вот только света было маловато. Всего один факел чадил на стене, и меня посадили как раз под ним. Своих сотрапезников я не мог различить в полумраке, да и располагались они странно – подальше друг от друга, поближе к темным углам. Нет, на Тайную Вечерю это сборище не походило. Не единомышленники здесь собрались, а соперники и недруги, волею неизвестных мне обстоятельств принужденные этой ночью оставить распри.

Ужин начался в гробовом молчании. Какой-то косматый человечишко, ступая неверно, враскорячку, обносил гостей брагой. Одни пили прямо из бадьи, другие пользовались собственными стеклянными бокалами – величайшей ценностью на Вершени, трофеями войны с болотниками. На закуску никто не набрасывался – верно, не жрать сюда собрались.

Прислужник, держа на вытянутых руках бадью, вступил в окружавшее меня освещенное пространство, и я невольно вздрогнул: его ушные раковины были срезаны напрочь, а сморщенные воспаленные веки прикрывали пустые глазницы. Машинально приняв бадью, я только сунул в нее нос, даже губ не омочил. Прислужник, хромая на левую ногу и подтягивая правую, двинулся дальше, а я, подняв взор, убедился, что поступок мой, хоть и не прокомментирован, но не оставлен без внимания. Я чувствовал, что все присутствующие таращатся на меня, как на диковинное животное. Сидевший напротив меня старец (борода его напоминала веник не только размерами и формой, но и степенью замусоренности) так тот вообще буквально ел меня глазами.

Ну и глядите, черт с вами, подумал я, пододвигая к себе деревянный поднос со сладкими корнями. Наемся от пуза, раз уж такая удача выпала. Неизвестно еще, что меня ждет завтра.

Без стеснения выбирая куски поаппетитнее, я случайно наткнулся на странный предмет, с большим тщанием вырезанный из дерева. Формой он несколько напоминал большую трехзубую вилку, но по прямому назначению мог быть использован с таким же успехом, как серп и молот знаменитого монумента. Это был муляж, сделанный по памяти или по описаниям, причем человеком, никогда в жизни настоящей вилкой не пользовавшимся.

Цель, с которой этот уродливый трезубец подсунули мне, была достаточно прозрачной, и я решил подыграть своим визави. Уж если устроены смотрины, то получите все удовольствия сполна. Очередной кусок дыни я поднес ко рту уже при помощи этой самой вилки.

Что-то похожее на глубокий вздох пронеслось по залу. Где-то в углу зашептались. Мне даже показалось, что я различаю голос Ягана. Старик пододвинулся еще ближе ко мне.

В это время было подано главное блюдо – жареные, вернее, слегка подпаленные на огне жабы. Появление запретного кушанья должно было, видимо, означать особо интимный, доверительный характер встречи.

Одну из жаб сразу же пододвинули мне. В зале установилась напряженная тишина, которая бывает только в судах при оглашении приговора да в казино за секунду до остановки рулетки. Какого поступка ждали от меня? Съем – не съем? Да или нет? Чет – нечет? Тимофей я – или наглый самозванец.

Нет, есть это нельзя даже под страхом смерти, подумал я, с отвращением глядя на зеленый обгоревший трупик, из лопнувшего брюха которого торчали бледные, испачканные золой кишки. Отрицательно помотав головой, я снова нацепил на вилку кусок дыни. Впрочем, даже она не лезла мне в горло.

Общество дружно вздохнуло – на этот раз тяжко, сглатывая слюну. Все страстно вожделели жабьей плоти, но не смели прикоснуться к ней без особого сигнала, а его как раз и не последовало. Руки, уже потянувшиеся к деликатесу, отдернулись, какой-то шустряк, успевший ухватить заднюю ножку, поспешно швырнул ее обратно.

Словно желая загладить неловкость, старик широко улыбнулся и, ткнув корявым пальцем в угощение, старательно выговорил: «Ж-жаба». Сказано это было на Настоящем Языке (народ Вершени привык выражаться куда как более витиевато: «Жирная красавица, поющая о любви на исходе дня»), сказано скорее вопросительно, чем утвердительно. Меня явно приглашали принять участие в некоем подобии лингвистического диспута.

– Жаба, – подтвердил я.

– А это? – Старик тронул трехзубого уродца.

– Вилка.

– Это, это, это? – Он коснулся моего лица.

– Ухо, рот, нос.

Пока речь шла о частях тела и других элементарных понятиях, я отвечал бодро и без запинки. Трудности начались, когда мы взялись за вещи, не имевшие аналогов в покинутом мной мире. Ну как, скажите, назвать сочный, хотя и несколько безвкусный плод, похожий одновременно и на банан, и на баклажан, и на грушу? А каким именем наречь кушанье, приготовленное из диких пчел, цветочных лепестков и змеиной крови?

Еда и питье были забыты. Все присутствующие с напряжением следили за словесным поединком. Только какой-то толстяк, сидевший по левую руку от меня, пьяно икал и клевал носом. Вскоре, однако, словарный запас моего оппонента поисчерпался. Пытаясь поддержать свое реноме, он обратился к предметам, о которых сам не имел ни малейшего понятия. Со стороны все это должно было выглядеть довольно смешно – как будто бы кукушка экзаменует соловья по пению.