dysphorea - Чужие сны

Грида — то, что еще пару дней назад называло себя так — покоилось на раздавленном матрасике и разительно отличалось от обстановки.

В худшую сторону.

Вопреки предрассудкам, мертвые не любят смерть. Все, что напоминает о ней и о переходе — самом, пожалуй, тяжелом воспоминании любого существа моего мира! — является табу, темой неприличной и отвратительной.

Едва подавляя желание выпрыгнуть в окошко и лететь отсюда подальше, но одновременно не имея сил чтобы сделать хоть шаг или хотя бы отвести глаза от мерзкого зрелища, я потянулась за сотовым:

— Крис? Я нашла нашу маленькую беглянку… Думаю, она подслушивала нас, — Кристи, похоже, догадавшись, тихо застонала. — И, видимо, не дослушала, испугалась… Решила, что мы хотим ее осмеять, наверное. Она покончила с собой. Опять.

— Хотела бы я…

— Поверь мне, ты не хотела бы этого видеть! — довольно резко оборвала я, но она хотела сказать нечто не столь бестактное:

— Господи, хотела бы я знать об этом тогда! Как-то успокоить ее…

Я бросила трубку. И без ее напрасных рыданий было тошно. Усевшись на полку-скамью, я попыталась хоть немного сосредоточиться, но отвлечься от произошедшего здесь было довольно трудно: лишившись сверхъестественной поддержки, тело начинает разлагаться с неимоверной скоростью, так что теперь на постели лежала бесформенная масса, издававшая отвратительный удушающий запах. С трудом переведя дыхание, я наконец решилась совершить непростительный проступок. Нагнувшись к упокоившейся — надеюсь! — теперь девушке, я очень осторожно вынула из ее рук, скрещенных на груди, толстую потрепанную тетрадку. По неписанному закону моего мира то, что ушедший держит в руках, уходит с ним. Но, рискуя даже навсегда испортить, а то и уничтожить все искусно ткавшееся годами полотно моего существования, я выбрала для будущего именно эту тончайшую ниточку, тянувшую за собой какое-то огромное и неясное пока для меня, но необходимое изменение в судьбе целого мира!

Наученная уже горьким опытом, я сначала возвела вокруг своего разума защиту и только тогда открыла тетрадь. Пропустив первые страницы, наполненные бессвязным лепетом растерянного подростка, я нашла то, что искала: на новом листе красовался заголовок: «Чувство Смерти», написанный совершенно иным, гораздо более уверенным и твердым почерком, чем записи дневника. Как будто отсюда и до самого конца тетради кто-то иной водил рукой автора.

Страница за страницей были сверху донизу наполнены древней, таинственной и страшной магией, породившей, говорят, когда-то сам наш мир и все, существующее в нем. Полученные с вдохновением, проходящим лишь с темным чувством близкой смерти, знакомым лишь живым, заключенные в блистающие кристаллической стройностью стихотворные строки, жили здесь силы, способные созидать и разрушить, дать силу, уничтожить или вернуть к жизни. Ощутив внутри себя это нечто, Грида, как и я, должна была испугаться. Когда-то, уже на больничной койке, не имея ни шанса на выздоровление, я обрела то же вдохновение. Темное и ужасное, оно было едва ли не страшнее самой смерти! И я с радостью приняла предложение, ужаснувшее всех моих близких, возможно лишь для того, чтобы поскорее избавиться от этого кошмара. Но Гриде не помогли — ее не поняли и осмеяли, и она нашла тогда тот единственный выход, который могла увидеть самостоятельно. Никого не оказалось рядом, некому было ее остановить и направить по верному пути. Никто не встретил ее и когда она, перейдя грань, к своему ужасу обнаружила, что находится еще на этом свете. Переданная мне книга написанных уже после этого «мертвых» стихов, в которую она по какому-то наитию все же включила одно из своих ставших ненавистными ей прижизненных стихотворений, была последним усилием ее угасающей воли. И мы обе — я и она — не успели понять это вовремя!

В какой-то момент мне показалось, что слова написаны кровью…

Пока я читала, забыв обо всем на свете, что-то ожило во мне — а может, лишь пробудилось, никогда не умирав, а лишь спрятавшись до времени. Это что-то в какой-то момент — я не помню и сама — заставило меня подняться и прочесть вслух несколько строк.

Придя в себя, я какое-то время оглядывалась кругом, как бы заново открывая мир и себя саму. Что такое душа? Почему, отлетая со смертью, творить она может лишь в непосредственной к ней близости? Неужели только трепет такого страха может породить вдохновение? Не следует ли тогда творчество признать порождением смерти, а не жизни?

Потом я подхватила спавшее в куче тряпья на старом матрасе дитя и вспрыгнула на подоконник. Пусть я никогда уже не смогу вернуть себе того дара, от которого, будучи еще живой, в ужасе отказалась. Но дух Гриды, наверное, витает где-то рядом со мной, и для его успокоения я должна сделать кое-что.

Родившаяся сегодня вновь девочка не вспомнит о прежней Гриде. Она будет жить иначе, ходить по другим улицам и говорить с людьми, о которых та и не подозревала. Ее судьбу я возьму, насколько это будет необходимо, в свои руки, и даже если у нее не появится прежний дар, мне не в чем будет раскаиваться или упрекать себя впредь. Возможно, однажды, когда она не будет уже нуждаться в моей постоянной опеке и сможет самостоятельно идти дальше, я решусь и еще раз найду в тетради те самые строки. Как знать.

Но до того… Я издам книгу! Я знаю, как она будет называться. Знаю даже, какой будет первая фраза:

«Маленькой Гриде, умершей и живущей».

Первого Аристократа она встретила только на третий день, да и то случайно. Привлеченная на планету изображениями этих существ, подобно богам парящих над городами простых смертных, она с самого начала ходила, выискивая глазами небесные видения. Поэтому, практически споткнувшись о нечто, напоминающее метровой высоты кеглю, воткнутую основанием в полусдутую автомобильную камеру, она решила, что это скульптура. Матовая поверхность, покрытая голубоватыми прожилками, казалось, мерцала, каждое мгновение неуловимо изменяясь. Зачарованная этим движением, она было потянулась к странному предмету, но тут какой-то местный житель схватил ее за руку:

— Что вы, это же Аристократ! — воскликнул он, и она поймала на себе осуждающие взгляды нескольких прохожих. Предполагаемая скульптура пошевелилась, обратив на нее то, что, видимо, было лицом, покрытым поблескивающими выпуклыми глазкáми. Заметив это, остановивший ее человек внезапно топнул ногой и прикрикнул:

— Ты еще здесь?! А ну домой! — и создание кинулось прочь, волнообразно перебирая плоским основанием и суетливо раскачиваясь на ходу.

Совсем сбитая с толку, она замерла посреди улицы, но человек, уже собравшийся продолжить свой путь, заметил ее смущение: