Михаил Емцев - Зеленая креветка (Сборник с иллюстрациями)

Астрономы уже заселили новую обсерваторию, и в меридиальных щелях огромных серых куполов поблескивали глубокие стекла рефракторов.

Стояли последние белые ночи… Анемичная луна медленно проявлялась на зеленоватом небе. Рабочий день у оптиков еще не начался, и младший научный сотрудник Скробинский решил прогуляться к маяку. Маяк скоро должны были перенести в другое место, где уже стоял большой деревянный репер. Но пока он светил, и в открытом море видели его мигающую белую звездочку.

Скробинский полной грудью вдыхал запах моря, сосен, гниющих водорослей и влажных трав. Море глухо дышало внизу. От подножия обрыва его отделяли узкие длинные ленты поросшего рогозом болота и прерывистая гряда дюн. На дюнах росла осока, лаванда и карликовый ивняк с длинными белыми листьями, покрытыми шелковистыми волосинками. В полнолуние море докатывалось до самых дюн, и белый мелкий песок становился плотным, темным и надолго сохранял гофрированный отпечаток волн.

Обсерватория стояла посреди соснового бора. Розовокорые загорелые сосны были причудливо изогнуты. Постоянно дующие с моря ветры заставили всех их наклониться в одну сторону. И решетчатый перпендикуляр маяка был для сосен постоянным укором.

Хвойные лапы тронул легкий ветерок, и они зашуршали. Скробинскому показалось, что сосны жалуются.

«Мы ведь не железные, как этот маяк, — шептали сосны, — и кто знает, что сталось бы с ним, если б он простоял на ветру столько же лет, как и мы…»

Скробинский засмеялся и повернул назад.

Он поднялся по винтовой лестнице к себе в башню. Там было темно и тихо. Тикал часовой механизм, вспыхивали крохотные разноцветные лампочки, и уютно гудел автотрансформатор за жестяным стендом потенциометров.

«Валя уже здесь», — подумал Скробинский, вглядываясь в темноту. Но девушки нигде не было. Скробинский подошел к двери, ведущей в фотолабораторию, и приложил к ней ухо. До него долетели слабые всплески. Он осторожно постучал — никакого ответа.

— Это я, Валена, Марк…. Ты что, проявляешь?

— Да.

— А что ты проявляешь?

— Не мешай.

— Нет, правда! Мы же ведь вчера все проявили.

— Ой! Ну до чего же ты нудный! Говорю тебе, я занята.

— Ну и пускай! — обиженно протянул Скробинский и, выпятив губу, сделал шаг от двери.

— И нечего обижаться. Я занята.

Скробинский ничего не ответил. Видимо, это подействовало, потому что через некоторое время за дверью чуть пристыженным голосом произнесли:

— Ну вот и все! Теперь только промыть… Марк! Что ты делаешь?

Скробинский недовольно проворчал:

— Работаю!

Он на цыпочках отошел от двери и выключил механизм. В беззвучно расширяющуюся щель просочилось зелено-синее балтийское небо. Звезды были бледны и почти неразличимы.

— Ты сердишься? — донеслось из фотолаборатории.

— Нет.

— Ну я же знаю, что сердишься. Не сердись. Я срочно проявляла пленку. И очень волновалась, что не получится. Но, кажется, получилось.

— Что получилось?

— Я засияла какие-то странные вспышки.

— Где вспышки?

— Прямо в созвездии Лиры.

— Когда?

— Только что. Буквально за десять минут до твоего прихода. Я как раз налаживала прибор…

Скробинский подошел к щиту и запустил поворотный механизм. Купол начал вращаться. Потом Скробинский нацелил телескоп в заданный район неба. Зажмурил глаза и медленно приоткрыл их. Никаких вспышек не было. Он вздохнул и оторвался от окуляра. Фальшиво затянул песенку про хорошее настроение. Потом взглянул еще раз. Песенка застряла у него в горле, как рыбья кость. Он даже закашлялся. В сумрачном кругу окуляра то вспыхивала, то пропадала ослепительная черта. Скробинский застыл у прибора…

Хлопнула дверь. К телескопу подошла девушка в белом халате. Широко раздвинув руки, она несла мокрую, поблескивающую ленту пленки.

— Смотри, как здорово получилось! — сказала она.

— Не сейчас! Только не сейчас!

— Ну как знаешь.

Девушка достала из кармана пластмассовые зажимы и повесила пленку сушиться. Потом она вытерла руки и села за круглый стеклянный столик. Там лежал портативный магнитофон. Она взяла магнитофон в руки и надавила клавиши.

В гулкую темноту купола звонкой хрустальной струей хлынул чистый голос Робертино Лоретта.

Внезапно Скробинский выскочил из-под телескопа. Натыкаясь на что-то в темноте, он бросился к маленькой элипсообразной двери, распахнул ее и вылетел на опоясывающую купол площадку. Вцепившись в тонкие подрагивающие перила, он медленно обошел купол и остановился на юго-восточной стороне.

Там, где был город, полыхало зарево. Телевизионная башня на огненно-золотистом фоне казалась черной. Приблизительно с того места, где расположен Институт перспективных исследований, к небу поднималась тонкая светящаяся игла. Она переливалась изменчивым цветом от сиренево-фиолетового до зеленого. Подобно пальмовому побегу, она вдруг начала обрастать ребристыми листьями вспышек. Это продолжалось не больше минуты и закончилось невыразимым по силе и красоте золотистым сиянием. Скробинскому на миг померещились сверкающие ландшафты прекрасных миров. Ему даже показалось, что он ощущает свежий и терпкий запах далеких морей и лесов. Он оглянулся. За спиной стояла Валя. Ее расширенные глаза казались черными ямами. Побелевшими пальцами она прижимала к груди магнитофон. Голос Лоретти хлынул навстречу золотому пламени, задрожал и понесся к звездам на самой высокой ноте. Но, не долетев и половины пути, оборвался. Магнитофон замолчал. Зарево исчезло. В воздухе чувствовался сильный запах озона.

Рассказ молодых астрономов — это по сути дела единственное свидетельство очевидцев катастрофы, которая произошла три дня назад в лаборатории № 3 Института перспективных исследований. Я, как член комиссии по расследованию катастрофы, особенно остро понимаю, насколько скудны имеющиеся в нашем распоряжении данные.

Приборы показали, что аварийные огни киберов загорелись ровно в 2 часа 32 минуты. Когда мы сняли ленты расхода энергии со счетчиков-раздатчиков (таких счетчиков два: один расположен непосредственно на атомной электростанции, другой — в трансформаторной будке лаборатории), то увидели, что именно в это время произошел резкий скачок в потреблении. Через 16 секунд он достиг максимума, а еще через 10 быстро пошел на убыль. Интересно и загадочно, что в 2 часа 32 минуты 57 секунд приборы, вероятно, испортились. Иначе трудно объяснить тот факт, что в это время лаборатория, вместо того чтобы потреблять энергию, начала ее… вырабатывать. Ведь именно такое заключение можно сделать даже при беглом взгляде на ленты расхода.