Николай Чадович - Хозяева Острога

Свою ошибку лизоблюды поняли лишь тогда, когда предпринимать ответные меры было уже поздно. Темняк находился на территории, контролируемой Смотрителями, и убить его там было то же самое, что без очереди отправить на верхотуру.

Главари лизоблюдов пытались заставить своих соратников перенести схватку на Бойло и соединенными усилиями извлечь оттуда Темняка – хоть живого, хоть мертвого – но сие было почти невыполнимо. Во-первых, бадюжата, уже доказавшие свои боевые качества, не собирались отступать. А во-вторых, на задуманную операцию просто не оставалось времени – незримая стена, отделявшая Бойло от всех остальных улиц Острога, должна была вот-вот встать на своё место.

Именно это вскоре и случилось, о чём возвестил характерный глухой хлопок, до сих пор вызывавший у Темняка непроизвольную дрожь. Легкая рябь, пробежавшая в воздухе, на мгновение исказила фигуры лизоблюдов, уныло застывших по ту сторону стены.

– Поздравляю с прибытием на Бойло, – сказал Темняк бадюжатам, поневоле разделившим его участь. – Но только не надо падать духом. Впереди вас ждет не смерть, а начало новой жизни. В самое ближайшее время мы встретимся на верхотуре, а пока кому-то из вас придётся убить меня.

Учитывая предыдущие договоренности, за это деликатное дело обещал взяться старший из братьев – Сапыр.

Едва только Темняк вновь появился в покоях Хозяйки (да не один, а в сопровождении целой свиты, гордость которой составляли три сына Бадюга), как Зурка бесцеремонно накинулась на него:

– Где ты пропадал столько времени? Стервозу уже вовсю забирает! Пылает страстью, словно свечка.

– Сейчас займусь ею, – пообещал Темняк. – Только перекушу немного. Прямо умираю от голода. Знала бы ты, что мне за эти двое суток пришлось пережить!

– Не знаю, но догадываюсь, – произнесла Зурка ледяным тоном. – В следующий раз, когда западёшь на какую-нибудь потаскуху, намордник на неё надевай. Или на себя самого. Вся рожа искусана, стыдно смотреть.

– Это следы смертельной схватки, а не любовных утех, – стал оправдываться Темняк. – Как ты могла подумать обо мне такое!

– Я о тебе как раз хорошо думаю, – возразила проницательная Зурка. – В смертельной схватке ты бы никого до своей рожи не допустил. Это уж я знаю! А тут всё получилось наоборот. Сначала ты позволил какой-то мерзавке обласкать себя, а уже потом она тебе испортила портрет. Я-то женский укус от мужского всегда отличу!

– Ладно, сейчас не время для скандалов, – Темняк напустил на себя деловой вид. – Займись пока вот этими ребятами, а я побегу к Стервозе. Чую, истосковалась она по мне!

– Это уж точно, – съязвила Зурка. – Жаль только, что у неё зубов не имеется… Ну ничего, со временем я сама за всё рассчитаюсь, – она оскалила свои острые жемчужные зубки.

– Кстати, меня никто не спрашивал? – поинтересовался Темняк, уплетая хозяйскую размазню.

– А как же! Заглядывал друг дорогой.

– Который? Их у меня много.

– Тот самый, который перед твоей отлучкой наведывался.

Речь, безусловно, шла о Тыре, и эта новость настроения Темняку не добавила, скорее наоборот. В самое ближайшее время на верхотуру должны были прибыть гонцы лизоблюдов, что грозило вполне предсказуемыми последствиями. Упреждая их (и гонцов, и последствия), нужно было форсировать события, благо нынешнее состояние Стервозы этому вроде бы благоприятствовало.

– Если тот человек появится снова, скажи ему, что никаких известий обо мне нет, – попросил Темняк. – Сгинул, как иголка в куче «хозяйского дерьма». Можешь для приличия пустить слезу.

– Я-то слезу пущу, да он не дурак. Обязательно тебя выследит.

– Это мы ещё посмотрим! Я ведь не клоп какой-нибудь. Я очень-очень кусачий клопище! – Ущипнув Зурку за тугую ляжку, Темняк умчался.

Состояние, в котором с некоторых пор пребывала Стервоза, ещё раз подтверждало версию о том, что любое разумное существо, пусть даже достигшее наивысшей стадии прогресса, будет всегда подвержено таким тривиальным страстям, как любовь, ненависть, ревность, зависть, гордыня и чадолюбие.

Более того, по мере эволюции от скота к богу, ранимость души будет постоянно возрастать, и со временем болезненная рефлексия, меланхолия, самобичевание и фрустрация станут основными категориями нравственного состояния человека или любого другого разумного существа.

В этой ситуации окажутся бесполезными и антидепрессанты, и психоаналитики, и гипнотерапия, и алкалоиды. Так будет продолжаться до тех пор, пока медики не научатся ампутировать душу – главный источник внутреннего дискомфорта.

Страдания сразу прекратятся или перейдут в какое-то иное качество, но в результате столь радикального вмешательства возникнет совсем другое существо, уже не относящееся к разряду людей.

Вполне вероятно, что всевозможные сверхъестественные создания, называемые то ангелами, то демонами, то духами, как раз и есть эти самые бывшие люди, достигшие высшего блаженства за счёт изъятия того, что всегда делало человека человеком. По крайней мере сведения о стыдливых ангелах, совестливых демонах и рефлексирующих духах отсутствуют. Михаил Юрьевич Лермонтов, и сам частенько страдавший хандрой, в этом вопросе не авторитет.

Куда ни кинь – всюду клин. То же самое и со страстями. Куда ни сунься – везде они! Пылают, кипят, тлеют… Применительно к Острогу, страсти были, наверное, единственным, что объединяло людей и Хозяев.

Темняку уже доводилось видеть Стервозу страдающую, Стервозу взбешенную, Стервозу торжествующую. Сейчас перед ним предстала Стервоза, изнывающая от любви. Не от любви к какой-то конкретной личности, а от любви в самом широком смысле этого слова.

И хотя главной составляющей этого чувства была всё же любовь плотская, направленная в конечном итоге на продолжение рода, кое-какие её крупицы доставались и окружающим, в данном случае – Темняку.

Он был обласкан, хотя и не просто так, а с оттенком укора, словно мартовский котище, после долгого отсутствия приковылявший-таки домой. В понимании Стервозы отлучки Темняка имели ту же самую природу, что и её предстоящий визит на крышу.

Конечно же, сейчас Стервозе было не до «бесед» на отвлеченные темы с визуальным сопровождением. Она металась, словно тигрица, угодившая в клетку, только клеткой этой, по-видимому, была её собственная телесная оболочка.

Разнообразные личные вещи, назначение которых Темняку не дано было понять, валялись в полном беспорядке, а пища в кормушке оставалась нетронутой, чем он и не преминул воспользоваться. Иногда Стервоза припадала к нему всем телом, а иногда, скорее всего, непроизвольно, отбрасывала прочь.

– Замуж вам надо, девушка, – пробормотал Темняк и завалился спать.