Андрей Кивинов - Ночь накануне

— А деньги как ему сюда передавали? Не по Интернету же?

— Мог быть подельник на воле. Или еще как-то. Мошенники — ушлый народ.

— Ладно, с этим разберемся. Главное, найти его. Васильева в карцер, чтоб неповадно было ключи раздавать. Замену подыщем… Перетряхните еще раз клуб. Каждый закуток. Давай действуй.

— Может, на станцию позвонить? В пикет? Пусть посмотрят.

— Позвони. Только предупреди, чтобы панику пока не поднимали. И еще… Отключи в клубе этот долбаный Интернет. Я, как чувствовал, нельзя ставить.

— Сделаю, — кивнул капитан и быстро вышел из кабинета.

Это было смешно. Разумеется, сначала я не поверил ни единому слову Основателя.

Даже когда увидел эту странную дверь — в капитальной стене, выходящей на улицу. Двадцать шестой этаж, между прочим, — выше только крыша и августовские звезды.

Впрочем, ну и что? Ну да — дверь. Раньше действительно не было. В моей халупе вообще никаких дверей, кроме входной и туалетной, сроду не было. Папаша пожадничал, выбрал самый дешевый вариант однокомнатной квартиры — студию в новостройке.

Аванс в банк, конечно, тоже папаша внес. А потом, буквально на следующий день, вещички мои за дверь покидал, чтобы я, значит, не задерживался в родных пенатах. И вот результат — теперь я до конца жизни должен выкладывать издерганным кризисом капиталистам тысячу «умученных енотов» ежемесячно.

Хотя мне и такой вариант был в радость. Иначе где бы я жил сейчас? В недостроенном коттедже вместе с очередной папашиной пассией, неубедительно изображающей на публике любящую мать? Это притом, что она всего на четыре года меня старше, зато в двадцать четыре раза самоувереннее. Она ведь и поныне уверена, что изменит его, а он искренне верит, что она никогда не изменится, — сколько тысяч лет женщины и мужчины, вступая в брак, повторяют эту ошибку снова и снова?…

Я поднялся с кресла и тут же, неловко цепляясь руками за лакированную крышку стола, осел на пол — от долгого сидения за компьютером затекли до бесчувствия ноги.

Впрочем, чему я удивляюсь — как вернулся вечером от Алены, так и не вставал, а чем сейчас так занят был, уже и не вспомню. Надуманные новости, пошлые картинки, истеричные обсуждения сомнительных или откровенно бредовых историй.

Интернет-зависимость — вот как это называется. Я болен, это несомненно. Шесть часов субботнего времени потратить ни на что! Инфантильный переросток… Курсовик еще в прошлый понедельник полагалось сдать, а у меня в заветной папочке, кроме оглавления, и поныне хранится ноль байт информации. А теперь вдобавок ко всему доказывать надо, что мы не самые плохие верблюды. Куда-то там отправляться, чего-то делать… Иначе грозят концом.

Да чего проще? Надо просто решить вопрос с ксенофобией, расовой дискриминацией, притеснением секс-меньшинств, с прочими аморальными явлениями И все решится само собой. Кто тогда на человечество посмеет руку поднять? Да никакой Основатель не сможет!

Я поднялся, подошел к двери и перечислил упомянутые пороки.

— Хочу, чтоб ничего этого не было.

Толкнул дверь, сделал шаг вперед и…

…Оказался в собственном совмещенном санузле. Интересно, что этим хотел сказать Основатель? Что подлинная толерантность бывает только в сортире?

Даже если это не галлюцинация, мне это неинтересно. Хотя это, конечно, галлюцинация. Посиди дебилом шесть часов подряд у компьютера, набегут и ангелы с крыльями, и черти с пивом, и соседи с дьявольскими искушениями…

Осторожным нажатием на кран я пустил воду. Она пошла. Выключил и прислушался. Мне не почудилось: из гостиной отчетливо доносились озабоченные голоса вперемешку с невнятным лязгом.

Нормально, да? Мой дом — моя крепость, ага. Здравствуйте, зеленые человечки с Марса! Санузел направо, диван налево, обувь снимаем при входе или дарим мне моющий пылесос — папаша сгоряча наобещал весной, да зажал, жмот похотливый. Зато ей подарил сумочку «Birkin» стоимостью в 12 месяцев выплат моей чертовой ипотеки.

Голоса в квартире стали развязней, а лязгать принялись вызывающе громко. Я внутренне подобрался, резко распахнул дверь туалета и оторопел — в стене гостиной, вместо приоткрытой двери, теперь зияла ровная прямоугольная дыра, сквозь которую видно было ночной город во всем его великолепии. Напротив дыры висела, заметно покачиваясь, неказистая строительная люлька с тремя небритыми таджиками на борту. Люлька освещалась откуда-то сбоку чрезвычайно мощным прожектором, отчего по всей гостиной метались угловатые черные тени вперемешку с ослепительными бликами.

Таджики, гортанно переругиваясь, прилаживали к стенке странные железные конструкции омерзительного грязно-ржавого цвета. Конструкции блестели и позвякивали.

Я смотрел на все это великолепие минут пять, подыскивая подходящие по случаю слова, но так ничего путного и не подобрал, а потому просто спросил, неожиданно севшим голосом:

— Вы что, совсем уже охренели, чурки сраные?!

Ближайший ко мне монтажник, седоволосый меднолицый мужик в удивительно чистом оранжевом комбинезоне, бросил на меня осторожный взгляд, а потом быстро отвернулся и продолжил вкручивать в мою стенку огромных размеров железный штырь. Остальные гастарбайтеры даже голов не повернули, только поворчали между собой на тарабарском наречии и опять принялись увлеченно стучать железками.

Я прошел по гостиной, осматривая повреждения. Незваные гости вместе со стеной разворотили несколько книжных полок, а одна из металлических балок насквозь пробила старенькую, еще советских времен, 50-ваттную колонку. Я вспомнил, как в прошлом году тащил эту колонку на своем горбу на свой унылый 26-й этаж. Лифт, между прочим, тогда еще не был введен в эксплуатацию. А еще не было света, и я проклял недобросовестных строителей, продажных чиновников, да и все человечество разом, пока пробрался в полутьме пожарной лестницы с этой нелегкой, а главное, крайне неудобной ношей до своей квартиры.

Обида и злость вдруг захлестнули меня от пяток до макушки. Я в два прыжка оказался возле дырки

— Баста, карапузики! — Я заорал первое, что пришло в голову, и схватил седого мужика за оранжевый воротник. Получилось лишь пару раз ткнуть ему кулаком по ненавистной загорелой морде, когда он вдруг неожиданно ловко выкрутился из куртки и запрыгнул в люльку, откуда к нему тянули свои грязные руки его товарищи. Потом раздался мерзкий скрежет, и люлька рухнула вниз, как подбитый бомбардировщик. Спустя пару секунд погас и прожектор.

Я остался один на один с ночным городом, который теперь очень хорошо был виден сквозь полуразрушенную стенку. Там было так тихо, что я слышал шум в собственной голове. А еще из дыры окатывало влажными и холодными порывами ветра — ночь, улица, фонарь и все такое…