Кубанский Г. - Мир приключений 1964

Еще в тот вечер, когда Михаил Богданович с Ильей вернулись с дискуссии, дед спросил внука:

— Ну, как тебе понравилась Маша?

Конечно, он при этом не ожидал от внука восторженного отзыва. В обстановке горячей схватки с абстракционистами, роль Маши в которой была пассивна, она ничем ведь не могла привлечь к себе его внимания. Мало того, она вообще была очень смущена всем происходящим и, видимо, даже жалела, что пришла на эту дискуссию. Сидя на единственном стуле посредине огромного подвала в живописном полукольце бородачей абстракционистов, она невольно сжалась как-то. Она не позволяла себе ни единого лишнего движения, изо всех сил стараясь ничем не привлекать к себе внимания абстракционистов.

Да и вообще все тогда было не в ее пользу. И платье на ней было серенькое, и свет, рассчитанный на эффектное освещение картин абстракционистов, падал как-то так, что уродовал и лицо ее, и фигуру. К тому же она молчала не только во время дискуссии, но и потом, по дороге домой, подавленная чем-то, тревожно всматривающаяся в своих, видимо слишком возбужденных спором с абстракционистами братьев.

И все-таки Михаил Богданович был не только удивлен, но и почти ошеломлен ответом внука.

— А я все голову ломаю: чем могло пленить вас это существо? — пожимая плечами, произнес Илья. — Серенькая, невзрачная и, прости меня, дедушка, какая-то почти забитая…

— Ну, знаешь ли! — не на шутку разозлился Михаил Богданович. — Прежде чем говорить такое, ты бы ее в цирке посмотрел. Под куполом, в грациозном полете. Да знаешь ли ты, что мы, старые циркачи, повидавшие на своем веку не одну диву… Э, да что с тобой говорить!

Раздражение Михаила Богдановича было столь велико и так непонятно, что Илья растерялся даже.

— Прости, дедушка, я ведь не хотел никого обидеть и, может быть, действительно не рассмотрел вашу Машу. Но и ты меня удивляешь. Говоришь о ней так, будто тебе двадцать лет, а она твоя возлюбленная…

— Эх, черт побери, — неожиданно рассмеялся Михаил Богданович, — если бы мне было хотя бы сорок! Но прости и ты меня за пылкость, не соответствующую возрасту. Маму свою ты ведь не можешь заподозрить в том же, в чем и меня? Ну, а она, как ты знаешь, тоже неравнодушна к Маше. Просто это оттого, наверное, что мы очень хорошо ее знаем и… жалеем. Да, жалеем! У этой девушки трагедия. Я ведь, кажется, говорил тебе, что ее братцы собираются уйти из цирка и поступить в университет?

— Ну и правильно сделают. Таким толковым ребятам ни к чему болтаться на трапециях.

— “Болтаться”! — снова возмущенно восклицает Михаил Богданович. — Да ты посмотрел бы на их работу! Они прирожденные воздушные гимнасты, а физика — это для них неизвестно еще что. Мало разве молодых людей, мечтающих произвести переворот в науке? Но ведь большинству из них приходится, однако, довольствоваться скромной должностью младшего научного сотрудника в каком-нибудь институте или лаборатории. А в цирке они — уже известные артисты.

Илья и не рад уже был, что так растравил деда, а дед не унимался.

— Да и не в них дело — Машу жалко. Они уйдут, а с кем она останется? Номер-то их групповой. Они его два года в училище циркового искусства готовили, да и потом еще долго шлифовали. Представляешь, каково ей будет после их ухода? А ведь она их, можно сказать, в люди вывела. После смерти матери всю заботу о них на себя взяла, хотя и сама-то была всего лишь на год старше Сергея. Зная их увлечение спортом, она пошла вместе с ними в училище циркового искусства, еще и не подозревая о собственном таланте и считая себя самой заурядной физкультурницей. А без нее они могли бы и босяками стать…

— Хватит тебе об этом, дед! Успокойся ты, пожалуйста. Если хочешь, я готов не только перед тобой, но и перед нею извиниться.

— Извиняться не надо, лучше слово дай, что пойдешь в цирк и посмотришь работу Зарнициных.

— Даю тебе такое слово!

— А когда?

— Да хоть завтра. Нет, завтра занят. Но послезавтра обязательно.

…И вот наступает это послезавтра. Михаил Богданович еще с утра напоминает об этом внуку.

— Я и сам помню, — без особого энтузиазма отзывается Илья. — Если ничем особенным не буду занят, непременно пойду.

— То есть, как это “если”?.. — восклицает Михаил Богданович. — Никаких “если”! Дал слово — сдержи его! Я уже и билеты заказал, чтобы ты видел их с самых удобных мест партера, а не с приставных стульев в проходе, на которых не раз сидел по моим контрамаркам. А вернее, давно уже не сидел, ибо не был в цирке, наверно, больше года.

Вечером Илья действительно должен был пойти к одному из своих друзей по важному для него делу, но он решает не огорчать деда и откладывает это на другой день.

И вот они сидят в цирке в третьем ряду партера, почти против главного выхода на манеж. Вместе с ними оказываются и Юра Елецкий с Антоном Мошкиным.

— А они что, специально тут из-за меня? — шепотом спрашивает Илья деда.

— Ну что ты! Они тут вообще каждый день.

Илья хотя и не очень верит словам деда, но делает вид, что это объяснение его удовлетворяет.

До начала представления еще много времени, и он с любопытством оглядывается по сторонам, наблюдая, как огромная вогнутая чаша зрительного зала медленно заполняется зрителями. В детстве и юности он очень любил цирк, но в последнее время, занятый работой в институте, смотрел цирковые представления довольно редко, хотя по-прежнему получал удовольствие от каждого посещения.

Пока Илья рассматривает публику, Юра Елецкий, немного заикаясь от смущения и окая более обычного, говорит ему:

— Мне очень хотелось бы, Илья Андреевич, чтобы вы зашли как-нибудь ко мне и посмотрели бы мои альбомы. Я ведь рисую только цирк. Его жанровые сценки. Удивительная жизнь течет тут на манеже. И не только во время представлений…

— У него действительно только цирковые сюжеты, — подтверждает сидящий сзади и низко наклонившийся к Илье Антон Мошкин. — Вы увидите в его альбомах двух—трех клоунов и нескольких наездников, а все остальное — Зарницины в невероятнейших позах и таких фантастических полетах, которых они никогда еще не совершали и, наверное, не совершат.

— Напрасно ты так думаешь! — резко оборачивается к нему Юра. — Они всё смогут.

— А я в этом не уверен.

— Почему же?

— Да потому, что, во-первых, братья собираются покинуть Машу, а во-вторых, для осуществления твоих замыслов нужно совершить почти чудо — ослабить силу притяжения Земли.

— Ну, а если бы действительно?.. — мечтательно произносит Юра.

— О, если бы! — перебивая его, восклицает Антон. — Такие феноменальные трюки, как тройное сальто-мортале с пируэтом, были бы тогда для них сущим пустяком.

Илья вопросительно смотрит на деда, полагая, что художники шутят.