Г. Цирулис - Мир приклюяений 1956 (полная версия)

“Никогда бы, — подумал он, — не сделал так русский человек. Он сказал бы: “Что не удалось мне, может удасться другим, дерзайте, братцы!” Но может быть, Куку действительно ясно то, что темно для других? Тогда зачем же идут “Восток” и “Мирный” туда, и неужели два государства не могли бы столковаться между собой и вместе решить, прав ли капитан Кук!”

Киселев решил спросить обо всем этом у офицеров.

Случай выпал скоро. Командир “Мирного”, собираясь в город, увидел у трапа Киселева и разрешил ему сопровождать себя по улицам Рио-де-Жанейро. Теперь Киселев мог открыться ему в своих сомнениях, Но увиденное в городе отвлекло матроса, и он не сразу заговорил о том, что его мучило.

Пробираясь по узким улицам, они пришли к большому невольничьему рынку. На цыновках, под навесами, лицом к земле лежали почти голые негры. Вблизи, в красной бархатной мантии, с кинжалом на тонком поясе, расхаживал толстый, усатый португальский купец. Казалось, что рынок мирно дремал на солнце и люди, собравшиеся здесь, были путниками, обретшими долгожданный отдых.

Неподалеку, со скалы, пенясь, бил по каменистому ложу водопад, рассеивая кругом брызги. С высоты низеньких молодых пальм заливисто пели какие-то невиданные Киселевым краснобровые птицы.

Покупателей не было; купец, завидя офицеров, крикнул что-то невольникам. И вдруг с земли поднялся старый негр, широко открыл рот и протянул длинные трясущиеся руки. Лазарев перевел матросу сказанное купцом:

— Привезен Куком! Потому хоть и очень стар, но стоит больших денег!

— Куком, ваше благородие? — переспросил матрос. — Разве капитан Кук торговал рабами?

— “Капитан, капитан”! — передразнил его Лазарев. — Вероятно, выдумал купец. Хочет набить цену! Но если не Кук, так многие другие английские капитаны торгуют неграми и хорошо на этом зарабатывают, — сказал он с нескрываемым презрением.

Киселев внимательно поглядел на офицера. Не столько в словах, сколько в голосе его послышались матросу знакомые ему чувства горечи, обиды и стыда за людей.

Среди матросов Лазарев пользовался славой “особого барина”. Говорили, будто он и крепостных своих отпустил, дал им вольную, да и было то их у него несколько душ.

Лазарев подошел к купцу, спросил по-английски:

— А где семья этого старика?

— О, господин офицер, — оживленно ответил купец, — я знал, что вы обратите внимание на него. Этот старик — живая память о Куке.

Он крикнул негру:

— Закрой рот! Господину офицеру не нужно смотреть твои зубы.

— Я спрашиваю, есть ли у него семья? — нетерпеливо повторил Лазарев.

Ответили из-под навеса:

— Ее здесь нет, господин офицер, вы не сможете ее купить!

Рынок будто пробудился, негры застонали, молитвенно запели.

— О чем они? — встревожился Киселев.

— Молятся, чтобы не взяли их на корабль.

Старик вдруг упал на колени и быстро заговорил, пытаясь что-то объяснить офицеру.

— Он хочет уверить вас, что не выносит морской качки, Не верьте! — предупредительно сказал купец.

— Идем, Киселев! — перебил Лазарев купца. — Я и не собираюсь сажать этого старика на корабль!

— Ваше благородие! А если купить его и выпустить? Пусть себе к семье идет и нас помнит… — взволнованно сказал Киселев.

Лазарев остановился.

— Много надо денег, — помолчав, произнес он и обратился к купцу: — Сколько за него платить?

— Сто двадцать талеров, — ответил купец.

— А мы, ваше благородие, всем миром, сообща, — тихо и быстро проговорил Киселев. — На “Восток” пошлем к боцману — не откажет!

Лазарев подумал, потом подошел к негру и, показывая вдаль, сказал по-английски:

— Туда пойдешь! К себе, куда хочешь!..

— Здесь рынок, господин офицер, — вмешался купец, — здесь покупают и продают, а не утешают несчастных.

Не глядя на купца, Лазарев отсчитал деньги, — почти все, что было у него с собой. Португалец важно принял деньги и отошел в сторону.

Рынок затих и с виду погрузился в сон. Моряки пошли к гавани. Старик негр шел следом, не отставая от них, а придя на берег, лег на песок неподалеку, ожидая, что его позовут…

— Что толку выкупить одного? — сказал Лазареву Беллинсгаузен, узнав о происшедшем. — Разве не приходилось вам видеть или слышать у нас о продаже крепостных, музыканта с фаготом в придачу или портного с утюгами?

— Фаддей Фаддеевич, может быть, именно поэтому и откупили мы негра, — сказал Лазарев.

— Купец говорит, будто Кук привез этого негра в рабство? Правда ли? — спросил Беллинсгаузен. — Если это не выдумка, то, выходит, наши матросы откупили его у Кука? Ну, пусть идет на все четыре стороны. Дайте чего-нибудь ему на дорогу! — И досадливо махнул рукой. — Вижу честь в вас взыграла.

Киселев принес Лазареву деньги, собранные матросами, и уговорил его взять их. После этого он признался:

— Экая незадача вышла. Я, ваше благородие, о Куке хотел вас спросить, да не пришлось! Может быть, поясните?

— Спрашивай.

— Выходит, ваше благородие, Кук людьми торговал. А мореход был отменный.

— А тебе это странно, Киселев?

— Странно, ваше благородие. Одно с другим не вяжется… И потом: коли Кук уверен, что никто дальше его на юг не пройдет, то что этому причиной, он, что ли, один, ваше благородие, способности и храбрости таковской. Или природа сама не велит туда идти?

— А если не велит, то зачем мы идем? — подхватил его мысль Лазарев. — Нет, Киселев, неверно это. Мир для него — одна его Англия, а люди только те, что ему нужны и полезны. Гордыня его обуяла… Раз он не прошел, стало быть, и никто другой не может. А мы пойдем!

— Негр не уходит, ваше благородие, — сообщил подошедший матрос.

Сойдя на берег, Лазарев и Киселев увидели группу матросов, окружившую негра, и отца Дионисия, с крестом в руке что-то втолковывающего ему.

Спокойные, неподвижные тени гор далеко падали в море. Там, где, нависая над кораблем, кончалась тень, тепло светил закат. И от этого казалось, что берег неровен, бугрист. С ближних гор неторопливо слетал звон колоколов.

Боцман с “Мирного” доложил лейтенанту:

— Негру идти домой несколько дней, боится — поймают. Хотя… дом его в Африке, полагаю. Просит, как бы сказать, отпускную выдать!

Лазарев присел на камень и сочинил: “Куплен матросами экипажей “Востока” и “Мирного”, отпущен домой. Явиться через год сюда же…”

— Навек теперь у старика наша грамота, — сказал боцман. — Хорошо вы придумали, ваше благородие!

Матросы помогли негру надеть на плечи дорожный мешок, дали в руки палку и в молчании проводили до поворота, словно где-то в русской деревне захожего путника. Они подождали, пока темнота скрыла его от глаз. Киселев не спрашивал себя о том, что влекло его к этому негру и, казалось, не сознавал того общего, что было между ним и негром. Но матрос Анохин, как бы вскользь что-то вспомнив, сказал: