Яков Кальницкий - Конец Подземного города (с иллюстрациями)

«Светолет» медленно развернулся, вышел в море и поднялся под ледяной покров. Солнцев повел машину подо льдом до первого окна на поверхность.

Надя подала Солнцеву две бумажки. На одной из них был напечатан немецкий текст. Он прочел его по-русски:

«Доношу, что сего числа во время подводных поисков водолазом Гансом Брауде на дне фиорда был обнаружен остов деревянного судна, сильно пострадавшего от времени и морских течений. Водолаз Ганс Брауде подверг означенные остатки тщательному осмотру и в каюте обнаружил человеческие череп и кости. Прилагаемый при сем корабельный журнал находился в просмоленном брезентовом мешке, найденном в бочонке, плававшем под потолком каюты.

20 августа 1940 г.

Командир особой группы подводной службы

капитан Вальтер Крайншток».

— Вот оно что! — протянул Рыбников. — Вот как попал к гитлеровцам журнал «Надежды»… Но как забралась сюда «Надежда»? Когда это было?

— Однако мы можем узнать, вероятно, не только это, — сказал Солнцев и взял в руки другой листок. — Вот еще документ, написанный по-английски. Какое-то «Общество дальних исследований» предписывает коменданту Подземного города господину Конноли во что бы то ни стало отыскать вход в какую-то подземную долину, изобилующую, как тут сказано, полезными ископаемыми.

— Любопытная история! — воскликнул Иринин. — Сначала гитлеровцы, очевидно, искали здесь место для базы, а наткнулись на редкие ископаемые и основали Подземный город… А там, видно, услышали эскимосскую легенду о подземных долинах, где скрыты несметные богатства. Сами, конечно, ничего не нашли. Теперь же этой жаждой поисков легендарных сокровищ заразились монийские авантюристы.

— А вы знаете, товарищи, — вмешался Рыбников, — что у немцев в первую мировую войну база подводных лодок была тут на одном из островов, и никто об этом не догадывался! Топили русские и английские корабли у Нордкапа, а откуда приходили, куда девались подводные лодки — неизвестно!

— Во вторую мировую войну гитлеровцы не могли воспользоваться этой базой, — заметил Солнцев. — Ну, в добрый час, перейдем на сушу!

— Ньга, ньга, иннуэнги-мачуга! Белое-белое всюду сверкает — это снег, матушка-снег… Добрые сани, собаки здоровы… Я мчусь по снегу, и легок мой путь… О-гой, человек я, со всеми я в дружбе, и я принадлежу самому себе. Никто не может продать меня или купить, а старшему хозяину я исправно отдаю рыбьи головы и пупки. О, гой-ой, гой, солнышко светит, но не ссорится с матушкой-снегом. Дорога твердая, полозья поют веселую песню, а я тоже мастер песни петь. Я пою громко, громче ветра, и песнь моя летит быстрее крылатого ману. А мой вожак Нумка еще быстрее песни. У него ноги сухие и крепкие, хвост пушистый и теплый. В него вселился дух Горенги, мудрейшего из предков, и среди собак он самый мудрый. В бурю он всегда найдет верную дорогу и никогда не ступит на неверный лед. Я Хомеунги-Умка-Наяньги, глава племени медведей-воинов, я никого не боюсь — матушка-снег, батюшка-солнце честно мне служат.

Увлекаемые рослыми псами, запряженными попарно цугом, сани перескакивали через бугры, пролетали над провалами. А Хомеунги-Умка-Наяньги, вождь племени медведей-воинов, тянул на одной ноте свою бесконечную, только что родившуюся песню. Из-под саней убегала назад дорога. Это было уже прошлое. Впереди еще не было дороги. Там — будущее…

За первой упряжкой восемь собак волокли супрягу из двух саней, на которые положен был килем вверх длинный кожаный каяк. Внутри каяка спали дети вождя. Старшая жена Пальчи-Нокья оседлала каяк и длинным бичом погоняла упряжку. Младшая жена Ченьги-Ченьги, здоровая, как медведь, подталкивала каяк сзади, грудью упираясь в его корму. Она хитрая: под уклон устраивается на концах полозьев и отдыхает.

— Ээхэоу, ньга-ньга, чох-чох!

Ее звонкому голосу вторят сотни голосов пустыни, носятся над караваном, забегают вперед, сплетаются… Эта женщина — Сарчхью, нечистая сила! Как горят ее щеки! Ярче зари. А глаза синие, как небо! Таких глаз у эскимосов не бывает. За спиной у нее, в капюшоне, четверо щенят. Там им тепло. Хомеунги-Наяньги дорого бы дал, чтобы вместо щенят у Ченьги-Ченьги за спиной были дети. Третью зиму они женаты, а детей все нет… Четверо, спящих в каяке, принадлежат Пальчи-Нокья. Вот почему старуха так горда.

Впереди сверкает гладкая полоса нетронутого снега, окаймленная невысокими холмами. Хомеунги знает: то скованная река приглашает их в попутчики. Она бежит к югу подо льдом, эскимосы поедут по льду реки, вдоль этих уходящих в небо отвесных ледяных гор.

— Аля-ля-ля! Ээхэоу, ньга-ньга, чох-чох!

Хомеунги-Умка-Наяньги погоняет своих собак. Ведь стыдно будет, если женщины обгонят сани вождя.

Быстро бегут собаки. А сзади, из-за холмов, вылетают упряжка за упряжкой. Хорошо едут… Вождь трясет правой рукой, втягивает ее внутрь мехового совика, шарит у себя за пазухой… Вот он подносит к лицу бога своего чума, доброго бога рода Наяньги, Амагрпья-Азигна. Бог этот грубо выпилен из моржового бивня длиною в ладонь. Глаза, нос и рот еле намечены. Уши отсутствуют. Это для того, чтобы он не услышал, если кто выругается…

— Спасибо тебе, бог моего рода, — говорит Хомеунги, — за то, что помогаешь в пути. Нынче ты хороший бог. Когда я убью зверя, ты получишь вкусное угощение: я вымажу тебе губы свежим салом и — горячей кровью. А теперь полезай на свое место и смотри, старайся, чтобы вместо угощенья не пришлось тебя наказывать.

Погладив по голове своего бога, Хомеунги водворяет его на прежнее место. Там ему тепло, поэтому он добрый.

Собаки с разгона взлетели на бугор. Упряжка перемахнула уже через хребет, сани стали дыбом, и Хомеунги с трудом удержался в них. Вдруг снег осел, сани уткнулись во что-то твердое, а из-под снега выкатился белый шар, распрямился, вытянулся и поскакал в сторону. Собаки залаяли, завизжали и кинулись за ним. Однако сани не двинулись с места, и собаки, запутавшись в ремнях упряжки, стали грызть друг друга.

Хомеунги пустил в ход бич. Шерсть летела клочьями, собаки выли и скулили, а сани стояли на месте.

Белый медведь уже пришел в себя, стал на задние лапы, передними затряс, выражая свое возмущение, потом защелкал клыками и зарычал. Хомеунги достал лук, положил на тетиву длинную толстую стрелу и поклонился медведю.

— О мой почтенный старший брат! Прости, что я потревожил твой сон. Собаки во всем виноваты. Но теперь ты пожалуешься старшему хозяину, и он меня строго покарает. Чтобы этого не случилось, я отправлю тебя в Долину счастливой охоты. Еще раз прошу — не сердись…

Жужжа как гигантская оса, стрела вонзилась в левую подмышку медведя; наконечник ее вышел из спины под лопаткой. Смертельно раненый зверь взмахнул лапами, закружился на месте, захрипел и свалился. Из горла струёй хлынула кровь.