Гордон Диксон - Путь Пилигрима

Неотличимый, но с этого момента другой - в чем именно, алаагам еще предстоит узнать. Он повернулся и быстро зашагал по улице, которая вела к ожидающему его курьерскому самолету чужаков. Краем глаза различил он трепетание цветных крылышек бабочки - или то был только проблеск отражения от какого-то высокого окна, на мгновение блеснувший разными цветами. Быть может, вдруг подумал он с теплотой, это та самая бабочка, которую он видел появляющейся из кокона. Приятно было вообразить, что это могло быть то самое крошечное свободное существо.

– Привет Пилигриму,- с ликованием прошептал он.- Лети, маленький брат. Лети!

Высадившись холодным серым ноябрьским утром из переполненного автобуса, доставившего авиапассажиров из Болоньи - как это часто случалось в зимнее время, в Милане был туман, и курьерский корабль, как и коммерческие, вынужден был совершить посадку в Болонье,- Шейн Эверт краем глаза заметил неприметное изображение маленькой фигурки, нацарапанное на цоколе фонарного столба. Он не осмелился в открытую взглянуть на него, но взгляда искоса было достаточно. Остановив такси, он назвал водителю адрес алаагского городского штаба.

– Efreddo, Milano [1] В Милане холодно (ит.). ,- сказал водитель и погнал такси по почти что безлюдным утренним улицам.

Шейн, соглашаясь, односложно отвечал со швейцарским акцентом. Милан и впрямь холоден в ноябре. Холоден и неприветлив. К югу отсюда, во Флоренции с ее голубыми небесами и солнечным светом, должно быть, все еще тепло и приятно. Водитель, возможно, надеется завязать разговор и выведать, что привело его пассажира в штаб пришельцев, а это опасно. Обычные люди не любят тех, кто работает на алаагов. «Если я ничего не скажу,- подумал Шейн,- он может что-то заподозрить. Но, подумав хорошенько, решит по моему швейцарскому акценту, что я приехал сюда помогать попавшим в беду родственникам и не настроен разговаривать».

Водитель заговорил о минувшем лете, сожалея о прошедших днях, когда приезжало много туристов. Шейн отвечал очень кратко. Потом в такси стало тихо, если не считать шума мотора. Шейн прислонил посох к правой ноге и левому плечу под таким углом, чтобы уместиться в небольшом салоне такси. После чего разгладил на коленях серый плащ. Перед глазами стояла увиденная фигурка с посохом. Изображение было идентично тому, что он сам впервые сделал на стене под тремя пиками с распятым на них человеком, в Аалборге, в Дании, более полугода тому назад. Но не он оставил это изображение на фонарном столбе. Как ни одну из тех фигурок, которые замечал по всему свету за последние восемь месяцев. Одно мгновение эмоционального бунта подвигло его создать образ, который теперь тиражируется, наполняя часы его сна и пробуждения повторяющимися кошмарами. Нет смысла напоминать себе, что вряд ли кто-нибудь свяжет его с первым граффити. Нет смысла вспоминать, что все прошедшие с тех пор восемь месяцев он был безупречным слугой Лит Ахна.

Никакие факты не помогут, если по какой-то причине Лит Ахн или другой алааг найдет повод связать его с одной из нацарапанных фигур.

Какой безумный, эгоцентрический импульс подтолкнул его использовать свою обычную личину пилигрима в качестве символа Сопротивления? Подошло бы любое другое изображение. Но тогда у него в крови был алкоголь датских бутлегеров; и было - сильнее всего - воспоминание о громоздких алаагах на площади, отце и сыне, наблюдающих смерть приговоренного и казненного ими человека, и память об их разговоре, который понимал он единственный из всех людей, тоже жгла его, и на один краткий миг благоразумие его улетучилось.

И вот теперь символ подхвачен и становится символом уже существующего людского подполья - оппозиции алаагам,- о которой он совершенно не подозревал. Самый факт его существования предрекал кровавую трагедию для любого человека, имеющего глупость быть связанным с ним. По своим собственным меркам алааги были справедливы до беспощадности. Но они считали людей «скотом», а владелец скота не станет думать, что несправедлив к больному или потенциально опасному быку, представляющему проблему для фермы…

– Eccolo! [2] Вот он! (ит.) - сказал водитель такси.

Шейн посмотрел в указанном направлении и увидел здание штаба пришельцев. Превосходный отражающий силовой экран защищал его наподобие ртутного слоя. Невозможно было предположить, что представляло из себя это строение изначально. Оно могло быть чем угодно, начиная от учреждения и кончая музеем. Лит Ахн, Первый Капитан Земли, из своего штаба, выходящего окнами на водопад Святого Антония, в самом сердце бывшего Миннеаполиса, с усмешкой взирал на столь неприкрытую демонстрацию оборонной мощи. Серые бетонные стены его сторожевой башни на острове Николлет не имели ничего для защиты, только портативное оружие, хотя и его одного было достаточно, чтобы за несколько часов сравнять с землей окружающую метрополию. Шейн заплатил водителю, высадился из такси и через главный вход вошел в миланский штаб.

Находящиеся за массивными двойными дверями охранники, как и служащие за конторкой, были людьми. По большей части молодые, как и сам Шейн, но значительно крупнее, поскольку самые большие из людей казались девятифутовым алаагам хрупкими и мелкими. Эти охранники были одеты в опрятную, но скучную черную униформу учрежденческой полиции. Кажущийся рядом с ними карликом, несмотря на свои пять футов одиннадцать дюймов роста, Шейн испытывал какое-то извращенное чувство комфорта от того, что находится в этих стенах в окружении именно этих парней. Как и он сам, они ели за столом пришельцев; им предписывалось защищать его от любого угрожающего ему человека, не находящегося на службе у чужаков. Под крышей ненавистных хозяев он был защищен и мог чувствовать себя в безопасности.

Остановившись у конторки дежурного, он вынул ключ из висящей на поясе кожаной сумки, оставив документы на месте. Человек - дежурный офицер - взял ключ и стал изучать чужеродный металл, который не имел права иметь или носить ни один обыкновенный житель Земли, а также нанесенную на него метку Лит Ахна.

– Сэр,- произнес офицер по-итальянски, прочитав метку. Он вдруг сделался услужливым.- Могу я чем-нибудь помочь?

– Я зарегистрируюсь временно,- ответил Шейн по-арабски, ибо в речи офицера ощущался отголосок гортанных согласных этого языка.- Я тот, кто доставляет сообщения для Первого Капитана Земли, Лит Ахна. У меня есть с собой несколько для командующего этого штаба.

– Ваш язык весьма совершенен,- произнес офицер по-арабски, переворачивая журнал дежурного и протягивая Шейну ручку.

– Да,- откликнулся Шейн, расписываясь.