Хол Клемент - В глубинах океана

Многие из них были облачены в костюмы, похожие на те, что я видел на людях снаружи, но некоторые носили цветные одеяния. У меня возникло впечатление, что эта разница состоит в делении на «рабочие костюмы» и «белые воротнички», но я не смог бы объяснить, на чем основана эта идея.

Затем появилось несколько новых действующих лиц, одетых более экономно, нежели другие. С момента, когда они выплыли из туннеля, начали развиваться события. Один из пловцов пробрался сквозь собравшуюся толпу, приблизился к капсуле и тихо постучал по ней. Меня обрадовало, что кто-то из них стремится привлечь мое внимание, а не наоборот, но настоящее потрясение я испытал, когда узнал вновь прибывшего.

Это был Берт Вельштраль, исчезнувший год назад.

Он тоже меня узнал — в этом не было никаких сомнений. Хорошенько рассмотрев меня через иллюминатор, он изобразил широчайшую улыбку, снова постучал костяшками пальцев по капсуле, отстранился и поднял одну бровь с выражением, обозначающим что-то вроде «и что нам теперь делать?». Я решил, что ситуация оправдывает использование моих полусорванных голосовых связок, и возопил:

— Берт! Ты слышишь меня?

Он кивнул и сделал жест ладонью вниз, означающий, как я понял, что мне нет необходимости так орать. Это было большим облегчением. Я приглушил звук и после серии экспериментов убедился в том, что он слышит меня, если я говорю чуть громче, чем во время обычного разговора между людьми в нормальной воздушной среде. Я начал было забрасывать его вопросами, но он поднял ладонь, чтобы меня остановить, и начал изъясняться жестами. Он сжал себе пальцами нос, одновременно зажимая ладонью рот; левое запястье он поднес к глазам, будто бы глядя на воображаемые часы.

Я понял его достаточно ясно. Он желал знать, на какое время мне хватит воздуха. Я сверился с панелью управления, сделал небольшой арифметический подсчет и заявил, что воздуха мне хватит примерно на пятьдесят часов.

Затем он сунул палец в рот и поднял брови; я ответил знаком, чтобы поберечь горло, подняв наполовину опустошенную коробку глюкозных пилюль. Он кивнул, и его лицо приняло задумчивое выражение. Затем он в течение двух-трех минут объяснялся жестами с окружавшими его людьми, и их кивки головами были единственными знаками, которые я понимал. Они, похоже, пришли к консенсусу; тогда Берт махнул мне рукой и исчез в туннеле, из которого недавно появился.

В течение следующего получаса ничего не происходило, если не считать того, что толпа немного увеличилась. Среди новоприбывших были и женщины, хотя я не мог узнать среди них девушку, которую встретил снаружи. Все же я видел ее недостаточно близко для того, чтобы узнать в лицо. Однако некоторые из них точно не могли быть ею; очевидно, плавание не является настолько хорошим средством сохранения фигуры, как утверждают энтузиасты.

Затем вернулся Берт. Он принес что-то похожее на обычный отрывной блокнот, но когда он поднял его к иллюминатору, я увидел, что страницы там были не из бумаги. Он стал писать на верхнем листе при помощи стила, оставлявшего после себя следы. Затем он приподнял верхний лист, и линии исчезли. Игрушки такого типа я встречал еще много лет назад; очевидно, Берт усовершенствовал эту идею. Такой способ казался вполне пригодным, чтобы писать под водой, и я удивился, почему другие до него не додумались.

Ему приходилось писать крупными печатными буквами, чтобы мне было легче читать, так что даже с блокнотом наше общение продвигалось довольно скромными темпами. Я начал с вопроса, что все это означает, чем также не способствовал ускорению общения. Этот вопрос Берт сразу отверг.

«Некогда сейчас рассказывать тебе всю историю, — писал он. — До того как у тебя кончится воздух, тебе нужно принять решение — даже, по сути дела, часов за двадцать до критического срока. Это связано с тем, собираешься ли ты возвращаться назад».

Я был удивлен и не стал скрывать этого.

— Ты имеешь в виду, что мне позволят вернуться? Зачем тогда нужна была вся эта возня, чтобы притащить меня сюда? Я и так уже был на поверхности.

«Потому что твое решение и его детали повлияют на множество людей, и ты должен понимать, как обстоят дела на самом деле. Они не знали, что ты представитель Совета, пока я им этого не сказал, но и без того ясно, что, когда ты вернешься, твоя история дойдет до Совета. Важно именно то, что Совет узнает об этом месте».

— Если меня отпустят только в том случае, если я пообещаю, что ничего не скажу, то, как ты понимаешь, я не смогу этого сделать.

«Конечно, нет. Я бы тоже не смог. Но от тебя они ждут не этого. Они понимают, что ты не сможешь вернуться и ничего не рассказать; тогда не будет никакого рационального объяснения, где ты был и что делал все это время. Ты можешь рассказывать обо всем, что с тобой происходило, и обо всем, что ты видел. Они хотят, чтобы ты включил в свой рассказ еще некоторые вещи. Мы должны быть уверены в том, что ты твердо их себе уяснишь».

Я подскочил, когда он использовал это местоимение.

— Ты переключился, сказав «мы» вместо «они». Означает ли это, что ты сам предпочел остаться здесь, внизу?

«Да, означает», — ответил он кивком, а не пером. «На некоторое время, по крайней мере», — добавил он стилом.

— Значит, тебе удалось переварить мораль горстки людей, которые тратят впустую тысячи киловатт энергии только на то, чтобы освещать морское дно? Ты забыл свое воспитание, и почему…

Он резко потряс головой, перебив меня, и снова начал писать.

«Это совсем не так. Я понимаю, то, что ты видел, выглядит ужасно, но ведь и Совет позволяет пропадать впустую солнечному свету, падающему на Сахару. Может быть, перед тем как ты примешь решение, будет время объяснить тебе это подробнее, но если ты не видишь здесь физической аналогии, то какой же ты сотрудник Совета».

Некоторое время я размышлял над этим. Сравнение с Сахарой было вполне понятным. В Совете постоянно высказывались мнения, что огромное количество солнечной энергии там пропадает зря. Основная трудность для Совета, как всегда, заключалась в том, чтобы решить, стоит ли вкладывать энергию в какой-либо проект в надежде получить еще больше энергии. Уже десятилетиями считалось, что единственная надежда человечества заключается в изобретении метода синтеза ядер водорода, и большая часть средств направлялась на исследовании в этом направлении. Время от времени, однако, подаются и весьма толковые заявки на разработки в области солнечной энергии. Наиболее обнадеживающие иногда получают одобрение, и за время моей работы в Совете одна или две даже начали приносить прибыль.

Однако я не мог понять, каким образом естественный солнечный свет, падающий на пустыню, может сравниться с искусственным освещением морского дна, что я и высказал Берту.