Дмитрий Биленкин - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 11

Вот-вот должно было встать солнце. Серый отсвет лежал на земле, а в небе уже алели легкие перья облаков.

Вздохнул под ветром старый вяз, а ветер полетел дальше шуршать листвой и волновать нивы. И тут прозвенела над садом та же незамысловатая птичья трель, которая взволновала Кинга прошлым утром.

А может быть, это и есть то вчерашнее утро, и все случившееся за эти двадцать четыре часа молниеносно пронеслось в его воображении? Ведь у него некоторая эйфория, как объявил «Эскулап». И сейчас он еще раз услышит птичку и пожелает спросить о ней у Нокса, но передумает и после завтрака усядется в кресло с томом Брэма в руках. А потом включит телевизор. И в комнату ворвется Хоган. А Дынин взволнует его результатами своих исследований. И все начнется сначала? Но телевизор можно не включать, тем более что он испорчен… Значит, снова покой на долгие годы?

— Нет, — сказал Кинг, — не будет покоя, пока не найду ответа на этот проклятый вопрос.

За кустами произошло движение, и на лужайку перед домом вышел Нокс. Привычно оглянулся на окна второго этажа, как бы не попасть на глаза хозяину, и встретился взглядом с Кингом. От испуга Нокс едва не выронил косу.

— Нокс! Почему вы сторонитесь меня? — спросил Кинг сверху.

Лицо садовника отразило крайнюю степень растерянности.

— Вы сами не велели попадаться вам на глаза, сэр, — пролепетал он.

— Забудьте об этом, — сказал Кинг устало. — Давайте станем друзьями.

— Эх! — Нокс в восторге взмахнул косой, словно единым махом захотел выкосить всю лужайку. — Я ни о чем не мечтал так, как об этом, сэр!

«Еще одно открытие, — подумал Кинг. — А я почему-то считал, что его удерживают здесь деньги…»

— Скажите, Нокс, — спросил он, — что это за птичка каждое утро поет под окнами?

— Какая? Вот эта: тин-тирли-лю-ли-тинь?

— Да, да: лю-ли-тинь…

— Это малиновка, сэр.

— Малиновка! — повторил Кинг. — Какое слово!

— Я столько могу рассказать о птицах, сэр! — загорелся Нокс. — И о деревьях, и о том, как трава растет…

— Обязательно, — сказал Кинг, — обязательно.

Наверное, от бессонницы у него закружилась голова, земля вдруг качнулась перед ним, как поворачивается морской горизонт, когда корабль валит качка, и снова возникло то ночное ощущение, будто он парит в пространстве, а земной шар с океанами, горами и равнинами медленно вращается далеко внизу.

— Я пойду косить дальше? — донесся снизу голос Нокса.

— Идите, Нокс, идите, — ответил Кинг машинально, а сам все не мог оторваться от почти сказочного видения; в черном пространстве вращается бело-голубой хрустальный шар с ювелирным узором континентов и морских побережий, шар, густо населенный людьми.

Сколько времени потребовалось, чтобы создать это? И еще человека, с руками и с головой? Нет, наверняка есть цель, ради которой во Вселенной появился человек. И гигантская эта работа была проделана не зря.

Поначалу все было, как обычно. Воронихин задавал те вопросы, какие ожидал услышать Сойерс, Сойерс давал те ответы, на какие, видимо, рассчитывал Воронихин.

— Да, Вилли Сойерс, тот самый космонавигатор, пропавший без вести вместе со всем экипажем «Крошки», — это мой отец, Профессия у нас наследственная, передается из поколения в поколение, причем не только по мужской линии. И сын мой поддержал традицию, в прошлом году закончил стажировку, получил первое самостоятельное задание. Сейчас пока работает на малых линиях в пределах Солнечной системы.

Да, мне 46. Нет, начинал я не с пассажирских, пришлось водить грузовые титропланы. Знаете, эти лягушки с раздутым брюхом, их теперь не встретишь на трассах, уступили место «шкафам». Сколько налетано? Честное слово, не считал, что-то около триллиона. Жена? Да… Еще дети? Нет…

Они сидели на закрытой веранде новой столичной гостиницы «Мираж» на высоте трехсотого этажа. Архитектура ее была несколько вычурной и сумбурной, на взгляд Сойерса, но зато обслуживание — безупречное. Такого не встретишь ни на одной другой планете. Любое желание, даже не высказанное вслух, удовлетворяется моментально. Эти забавные, неуклюжие на вид роботы новейшей конструкции ухитряются почти не показываться на глаза, работают ловко и бесшумно, ненавязчивы, почтительны без противного подобострастия, словом, очень милы. Непонятно только, зачем было придавать им такую нелепую наружность. Дань современной эстетике, потуги на оригинальность.

— Эй, робби, еще два кофе!

Сойерса не покидало ощущение, что визит Воронихина обернется неожиданностью. Утром, когда журналист позвонил к нему в номер и предложил встретиться, он был озадачен. Приятно, конечно, что в первый же день появления в столице мною интересуется не какой-нибудь начинающий репортер, а обозреватель со вселенским именем, с необыкновенным даром предугадывать значительные общественные проблемы, человек, каждое слово которого ловят, как откровение. И зачем, спрашивается, ему понадобилась моя скромная персона? Не для того ведь, чтобы сочинить эссе об одном из рядовых трудяг космоса или о благородной семейной традиции. Впрочем, почему бы и нет? В конце концов не такой уж я рядовой.

Сойерс попытался встретиться взглядом со своим собеседником, но тот следил за ловкими движениями белки, карабкавшейся по стволу изящно изогнутой лиственницы. Веранда была превращена в лесной участок с маленькими лужайками для отдыха и деловых встреч. После кратковременного увлечения закрытыми интерьерами с постоянно изменяющимся зрительным фоном, который создавал иллюзию движения, архитекторы вспомнили о моде XXXI столетия, когда господствовал лозунг «Назад, к природе».

Сойерс выждал, пока белка скрылась в листве, и сказал с оттенком вызова:

— Почему вы не спрашиваете о моем хобби? Этим, кажется, принято заканчивать интервью с бывалыми людьми.

Воронихин улыбнулся.

— Я слышал о вашем увлечении, вы пишете исторические повести. Слышал — не то слово, я их читал.

— Но это невозможно! Они были изданы ничтожным тиражом на Марсе и не удостоились упоминания даже в местной печати, не говоря уж о межпланетных изданиях.

— Чистая случайность. Кто-то приобрел вашу книжку, чтобы скоротать время в ракетоплане, и оставил в гостиничном номере, который достался мне. Кстати, это у вас единственная?

— Честно сказать, я до сих пор колеблюсь, стоит ли продолжать. — Сойерс виновато улыбнулся. — Я ведь сознаю, что недалек от графоманстаа.

— Ваши повести не относятся к числу литературных шедевров, это верно. Вы неумело выписываете характеры и еще хуже мотивируете действие. Зато в них бездна настоящего историзма. У вас способность угадывать детали, которые помогают зримо представить дух эпохи. От меблировки, утвари, одежды до лексикона и манеры рассуждать.