Борис Фрадкин - Пленники пылающей бездны

...Прошло двенадцать лет. Дектярев, уже молодой геолог-изыскатель, прибыл с партией в район Карабаша. И ему вспомнилась девочка, которую он подобрал когда-то в лесу. Какая она теперь? Помнит ли тот случай?

Ему помогли разыскать ее. Катя работала на Миасском автомобильном заводе. Вместо прежней худенькой девчушки Дектярев увидел настоящую красавицу, перед которой как-то сразу оробел.

Через год они поженились.

Теперь Катюша осталась одна. Конечно, ей, жене изыскателя, очень часто приходилось оставаться одной и подолгу ждать его возвращения из экспедиций. Но тогда ни он, ни она не думали об опасностях и тем более о том, что он вообще может не вернуться.

Далекие славные походы сквозь дебри лесов... Николай Николаевич шумно втянул носом воздух. Ему показалось, что в кабине запахло дымом костра. Ох, сколько он повидал на своем веку! Памир, Урал, Камчатка, совместные с индийскими геологами поиски на Гималаях, работа в Египте, Китае, Тунисе...

Однако ему постоянно хотелось необычайных, неповторимых исследований. Земная кора и до него была достаточно изучена. Он первым из геологов принял участие в испытании подземных лодок. Настала пора, когда исследователи уже не мысленным взором, а сами, вооруженные сложнейшей аппаратурой, устремились в недосягаемые до того недра.

Дектярев был пионером подземных экспедиций.

И вот, кажется, допутешествовался. Вместо того чтобы сдержать юношескую нетерпеливость Суркова, изменил собственной сдержанности и последовательности. Не вытерпел... Эх! И вот попали в такую переделку, из которой, похоже, не выпутаешься. Помощи ждать неоткуда.

Неоспоримо одно: нужно работать. Он обязан работать. Но легко сказать: "нужно". Одно дело заставить трудиться свои руки, а вот как заставить себя сосредоточиться, думать, анализировать, когда в голову лезут назойливые мысли о гибели.

- Хорошо, ты можешь не работать, - сказал себе Николай Николаевич. - У тебя есть возможность встретить смерть в гамаке. Только что же ты будешь делать все десять месяцев или триста суток, или семьсот двадцать часов, или сорок две... нет, сорок три тысячи... ну да, сорок три тысячи двести минут?

Николай Николаевич презрительно выпятил губы. Что бы там ни было, но прокисать в постели, когда в теле нет и признаков недуга, а голова полна идей... Не-ет, дудки! Такой роскоши он себе не позволит. Отрицать нельзя, при одной мысли о смерти ему становится как-то холодновато. Но вот сел в кресло, и уже немного легче. Будто оказался рядом с теми, с кем провел не один год в лабораториях исследовательского института академии.

- Друзья мои, - обратился Николай Николаевич к своим воображаемым ученым сотоварищам, - давайте добивать зверя. У нас крупная добыча: третья геосфера, мир подлинно пластического вещества плюс излучение Биронта.

Его никто не одергивал. Геолог мог разговаривать с собой сколько угодно. В разговоре находили выход мучившие его колебания. Сейчас перед глазами находилось такое, к чему рвутся ученые, как и он, посвятившие себя изучению земных недр. Быть единственным свидетелем преобразования вещества, провести ценнейшие наблюдения и остановиться на полпути - это будет равносильно предательству, дезертирству, преступлению перед наукой.

5

Часы тянулись бесконечной чередой. Николай Николаевич работал до изнеможения. Проработав около четырнадцати часов без отдыха, геолог заснул так внезапно, словно потерял сознание.

Проснувшись, он увидел напротив в кресле Биронта. Атомист часто моргал глазами, и лицо у него было виноватое, измученное.

- Я не могу, - пролепетал Валентин Макарович, - я не могу ничего не делать. И работать тоже не могу.

- Мы будем систематически передавать наверх результаты наших наблюдений, - сказал Николай Николаевич.

- Вы думаете, их услышат?

- Может быть, и не все, но услышат. Доказательства тому у нас уже имеются, хотя бы последняя весточка сверху.

Кончиками пальцев Биронт несмело дотронулся до рычажков переключателей, помедлил и сокрушенно покачал головой.

- Я совершенно не подготовлен к этому, - он умоляюще взглянул на Дектярева. - Я только ученый, теоретик. Если бы вы знали, какой у меня письменный стол, мягкое кресло. И окно в моем кабинете огромное. Я люблю работать при восходе солнца. Тогда оно не очень яркое, но света полно. Все еще спят. Только голуби слетаются к окну. У нашего дома столько голубей.

- Все мы здесь обыкновенные люди, Валентин Макарович, как можно мягче возразил Дектярев. - Нам свойственно увлекаться и... делать ошибки. Но никто не дал нам права изменять долгу. На вашей совести - природа излучения. Наверху ждут от вас полных и точных сведений.

- Да, да, конечно.

- Ту-ту, ра-ра, ру-ру, та-та, - загудел Дектярев, хотя один вид Биронта нагонял на него тоску.

Оба ученых имели очень мирный нрав и менее всего мечтали о героических поступках. Они привыкли к своим семьям, к постоянному, определенному кругу друзей. Даже Николай Николаевич, который, возвратившись из одной экспедиции, уже начинал готовиться к другой, скучал о доме. С годами, вместо того чтобы свыкнуться с частыми разлуками, он переносил их все тяжелее. Это было связано сначала с появлением детей, потом внучат.

- У вас ведь тоже есть дети, - обратился Николай Николаевич к Биронту.

- Два сына. Дочь.

- У меня побольше. И куча внучат. И знаете, что я подумал? Дети - самые строгие судьи наших поступков. Детям всегда хочется иметь выдающихся родителей. Ну, ладно, мы не выберемся отсюда.

Биронт содрогнулся и шире раскрыл глаза. Геолог сделал вид, что ничего не заметил.

- Допустим. Наша гибель оправдает все наши промахи. А если выберемся? Сумеем ли мы скрыть, что дрожали от страха, как зайцы?

- Мне кажется... вы очень... правы.

- Еще бы! Как можно ничего не делать, когда сама судьба привела нас в сокровенные тайники природы. Вы только посмотрите, какой богатейший материал для обработки. Разве не нашлись бы исследователи, которые, не колеблясь, согласились бы оказаться на нашем месте, лишь бы увидеть то, что видим мы с вами?

- Да, да, вы, конечно, правы, - пробормотал Биронт, и руки его невольно потянулись к переключателям. - Вы правы. И все-таки то, что случилось с нами, ужасно. У меня голова раскалывается на части. Я же совсем не храбрый человек. Я не переношу физических страданий. Я просто сойду с ума.

- Чепуха! - отрезал Николай Николаевич. - Наши головы имеют особую закалку и раз выстояли пятьдесят лет с гаком в борьбе с матушкой природой, сейчас им совсем ничего не сделается.

Он опять загудел и погрузился в вычисления. Биронт сосредоточенно наблюдал за ним, за движениями его рук, за выражением лица. Спокойствие Дектярева казалось ему непостижимым.

6