Николай Гацунаев - Экспресс Надежда

Он затянулся и пустил к потолку гирлянду колечек.

- Возможно, что вам и удастся удрать с экспресса. Человек вы изобретательный и упорства вам не занимать. Но... - Руперт сделал паузу, наблюдая за расплывающимися колечками. Ничего путного из этого не получится. Экспресс неподвижен. Но история-то движется. Вот и занесет вас куда-нибудь в мезозой, к тираннозаврам. Или в тридцатый век.

- В тридцатый не надо, - сказал Иван. - И у тираннозавров делать нечего. Мне в год одна тысяча девятьсот сорок четвертый надо. Не пойму, что вы за человек, Руперт.

Фраза сорвалась с языка непроизвольно, сама собой. Иван понял ее абсурдность, когда было уже поздно. На лице Руперта промелькнуло подобие улыбки.

- Ладно вам, не смущайтесь. Все правильно. От своих ушел, к вам не пришел. И никогда прийти не смогу.

- Скажите, Руперт, - Иван увел разговор в сторону. - Я один замышляю побег?

Руперт медленно загасил папиросу.

- Миклош Радноти спит и видит то же самое. Знаете, откуда я его выцарапал?

- Догадываюсь.

- Из могилы. За пять секунд до расстрела. - Руперт помолчал. - А он рвется обратно. Зачем? На верную гибель?

- А нельзя... - Иван глотнул, - вернуть его домой, когда война уже кончится?

- Нет. - Руперт покачал головой. - Мы не можем ничего менять в вашей истории. Единственное, что в моих силах, это доставить гибнущего человека сюда, на "Надежду". Или... - Он помолчал. - ...Не вмешиваться ни во что.

Иван расстегнул пуговицу на воротнике гимнастерки.

- Ты поможешь ему, Руперт? - он и сам не заметил, как перешел на ты.

- А как бы вы поступили на моем месте? - Их взгляды встретились, и Иван вдруг ощутил острую гложущую боль под левой лопаткой. На миг перехватило дыхание.

- Думаете, легко возвращать человека на верную гибель? продолжал Руперт. - Такого, как Радноти?

Боль достигла апогея. От нее темнело в глазах и кружилась голова. Руперт продолжал бубнить.

- ...Шел в колонне таких же обреченных, как и он сам, шатался от голода и слабости и шепотом повторял стихи. Чтобы не забыть. Попытайся он их записать, его бы пристрелили на месте.

- Чьи стихи? - хрипло спросил Иван.

- Свои. "Подневольное шествие". Он записал их уже здесь, в экспрессе.

Руперт закрыл глаза.

- Я пытаюсь понять их и не могу. Я стараюсь забыть их и тоже не могу... - Он помолчал. Произнес глухо, чуть нараспев: "Безумен, кто, упав, встает и вновь шагает..." Просто и ясно. И вдруг: "Товарищ, обругай. Вели мне встать! Я встану!"

Руперт совсем по-человечески скрипнул зубами.

- Зачем вставать, если впереди все равно гибель? Испытание на выносливость? Кому оно нужно? А теперь, когда все уже позади, стремиться обратно в ад, мученья, ужас?

- Вам этого, действительно, не понять, Руперт. - Иван опять перешел на вы. - Разве мы с Миклошем похожи на самоистязателей?

- Нисколько, - Руперт мотнул головой и раскрыл глаза. Ни вы, ни Джордано.

- Как, и он?... Скажите, Руперт, это в самом деле великий Ноланец?

- А вы до сих пор не поняли?

- Как вам сказать... - Боль утихла, и он интуитивно старался уйти подальше от разговора о Миклоше. - Уж очень он...Спокоен, что ли. Ничему не удивляется, все принимает как должное.

- Тут вы, пожалуй, правы, - согласился Руперт. - Он и там, на площади Цветов в Риме не удивился, когда я выдал ему дурацкое "хотите спастись?" Представляете? На костре, когда кругом пламя бушует! Но это мне еще понятно.

- Что вам понятно?

Вместо ответа Руперт слегка наклонил голову и плотно сжал зубы. "Чего это он?" - удивился Иван. Но тут в каюте зазвучал голос. Не Руперта. Голос принадлежал итальянцу:

- Подобно тому, как в этом равном по величине миру пространстве, которое платоники называют материей, существует этот мир, то и другой мир может быть в другом пространстве и в бесчисленных других пространствах, равных этому и находящихся по ту сторону его.

- Хотите сказать, он знал о вашем существовании? - не выдержал Зарудный, Руперт кивнул.

- Он философ, не говоря уже о том, что гораздо старше вас и мудрее.

Иван достал из пачки очередную папиросу.

- Он тоже хочет вернуться?

- Да.

- Зная, что его ждет?

- Да.

Руперт встал, подошел к двери.

- Теперь вы знаете все, Иван. Подумайте. У вас есть выбор.

- Хорошо. - Он тоже встал с кресла. - Я подумаю. Но сколько бы я ни думал, это все равно ничего не изменит. Я должен вернуться. Понимаете? Должен.

Несколько секунд Руперт пристально смотрел ему в глаза. Чуть заметно кивнул.

- Ждите.

И медленно прикрыл за собой дверь.

Ночь он провел почти без сна. Ворочался с боку на бок, курил. Пытался читать. С недоумением обнаружил загнутые страницы: такой привычки за ним не водилось. Пробежал глазами отчеркнутые карандашом строчки. "Бык на лугу - это здоровый парень. Бык на арене - неврастеник".

"Не иначе как Руперт постарался, - решил Иван. - Больше некому. Любопытно". Открыл следующую загнутую страницу.

Здесь был отчеркнут целый абзац. "Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе". Иван задумался, глядя поверх книги, потом хмыкнул и стал читать дальше. "Но тех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он убивает самых добрых и самых нежных, и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки".

- Та-ак... - Иван опустил книгу. - Уж не запугать ли ты меня хочешь, дорогой Руперт? Зря стараешься. Я знаю, на что иду. Меня дома никто не ждет. А у Мадьяра жена.

Он усмехнулся, выключил свет и, против ожидания, мгновенно уснул.

Вскочил по привычке в семь. Сделал зарядку. До краев наполнил бассейн ледяной водой и добрых полчаса плескался, вскрикивая и постанывая от пронизывающего холода. Потом докрасна растерся махровым полотенцем и, одевшись, отправился завтракать, каждой клеточкой ощущая прилив ликующей бодрости.

- Доброе утро, Иштван! - Это было неожиданностью. Обычно Миклош появлялся к завтраку не раньше десяти. - Как спалось?

В зале, кроме них, не было ни души. Даже люстры не горели, только бра вдоль стен. В золотистом полусумраке тонкое лицо венгра казалось отлитым из меди.

- Сегодня мы с вами ранние пташки.

Улыбка у Радноти была замечательная - ласковая и грустная, а сегодня еще и с оттенком тревоги. Или так казалось из-за освещения?

- Рад видеть вас, Миклош! - Пожимая руку, Иван встретился с Радноти взглядом и понял, что освещение тут ни при чем: тревожные были у венгра глаза. Спросил, опускаясь в кресло: - Что-то случилось?

- С чего вы взяли?

- Вид у вас... - Иван замялся. - Неспокойный какой-то.

- Пустяки. Где вы вчера были после ужина?

- У себя. - И мысленно: "Начинается". Что начинается, он еще не знал и сам.

- Весь чечер?

- Весь. А что?

- Так, ничего. - Радноти безо всякой надобности взял салфетку, повертел, положил на скатерть. - Я приходил к вам вчера, Иштван.