Наталья Колесова - Мой город

День шестой

Наутро мы разделились. Почти поровну. Потому что мы с Быковым и Псом стоили столько же, сколько один Шельга. Правда, мужики все утро пытались засадить меня под замок, но мы с Псом прорвались.

Забрели мы в частный сектор — тот, что посередине города. Чахлые заборчики, облезлые дома, черные одно-двухэтажные бараки…

Быков шлепал на стены рукописные объявления, совал нос во всякие закоулки, напевал и бормотал — в общем, вел активный образ жизни.

А Пес вдруг взвыл. Он остановился у ничем не примечательного домишки, наклонил низко лобастую голову и выл. Но не похоронно, а словно звал кого, подумала — меня — подошла, нет, только глаз скосил, грустный и требовательный глаз.

— Чего он? — нетерпеливо спросил Быков, выскакивая из проулка.

— Чего ты? — спросила я у Пса. Он понюхал каменный фундамент и взвыл с новой силой.

— Глянем? — предложил Быков.

— А вдруг там… как та бабка?

Его аж перекосило. Вчера рассказывал, как забрел в квартиру, а там на диване — полуразложившийся труп старухи. Забыли…

Быков полновесно шлепнул Пса по твердому заду — тот поджался, сел, и, задрав голову, посмотрел на Быкова.

— Хватит! — сурово сказал Быков. — Пошли смотреть.

Я еще не успела удивиться, что дверь заперта изнутри, как Быков с привычной легкостью ее взломал. Вот и еще специальность — с голоду не помрет. Дом-то… Веранда, сенки, да маленькая комнатушка. И ни души.

— Ну и что ты вопил? — спросила я у Пса. Тот ткнулся носом в пол и сдержанно рявкнул.

— Погоди-ка… — сказал Быков. И я увидела содранные с пола половики и квадрат крышки подпола. Быков осторожно потянул — крышка подалась.

— Есть кто-нибудь? — крикнул вниз. Молчок. Быков помедлил, нащупывая ступени, спустился вниз, что-то там свалил, ругнулся.

— Динго, щелкни выключателем, тут лампочка… Ага!

Пес топтался по краю, заглядывая вниз и поскуливая.

— Что там?

— Ничего особен… Дин… иди сюда…

Смотрю — сидит на корточках над… ну, словом, будто погреб в погребе. Так вот, сидит Быков и по крышке постукивает. Негромко так. Вежливо.

— Ты чего?

— Там вроде голоса…

Я опустилась на колени, прижалась ухом к холодной железной крышке. Тихо. Побарабанила, да еще Быков своим кулаком мощно вдарил. Тихо. Нет… вроде шорох. Или это Быков шевельнулся?

Подождали. Посидели. Быков пожал плечами и встал. И в этом время крышка стала медленно подыматься. Быков попятился, отодвигая меня себе за спину — я немедленно сунулась ему под мышку, уставившись в щель между крышкой и досками настила. Кто-то на нас оттуда таращился. Ну и мы, естественно, таращимся. Крышка пошла выше — появилась голова мужика. А лицо-то… как если бы я увидела перед собой свою умершую бабушку. Челюсть до пупа, глаза — полушками, красные, рожа небритая, серо-белая…

— Привет, — молвил, наконец, Быков. — Ты чего там… сидишь?

Мужик откашлялся, просипел:

— Здравствуйте…

— И все.

И мы молчим, мнемся. И он молчит, смотрит. А потом вдруг — более-менее твердо:

— Ребята, вы простите, некуда, нас трое…

Я глаза вытаращила — мы что, к нему в гости набиваемся?

— Да мы и не стремимся, — пробурчал Быков.

А мужик совсем духом пал, аж жаль берет.

— Вот продуктов могу дать… банку консервов. Говядина.

— Да мы сами сколько угодно дадим! — сказала я.

А он все свое талдычит, жену с ребенком приплел, че к чему, че по чем?

— Эй! — не выдержала я. — Да нужен нам ваш погреб!

Он сгорбился, вниз смотрит.

— Простите… у меня приемник там, кручу-кручу — молчит. Думаем — все. А тут голоса. Жена… она в обмороке… Как же вы уцелели?

— Уцелели, — эхом отзывается Быков. Он как будто что-то понимает.

— А как… — колеблясь, спрашивает человек, — там… что-нибудь осталось?

— Осталось, — говорит Быков, походит и садится на корточки. Мужик отшатывается, впивается руками в крышку. Быков говорит спокойно и мирно:

— Все цело. Только небольшие повреждения на заводе. Зачем вы залезли в погреб?

— Я строил, — говорит мужик, — я давно его строил. По книжке. "Гражданская оборона". Там все написано. И воду провел, и продукты… Соседи смеялись… досмеялись… А кто-нибудь живой остался? Рядом — хоть кто-нибудь?

— Всех эвакуировали, — сказала я, — а вы чего тут?

— Я думал — не успеем… Как закричали — война, мол, эвакуация, я — жену и Вовку — и вниз. Я ж готов был всегда… Знал, что добром не кончится. Слушайте, но если… может, можно уже выходить? Я счет дням потерял. Может, спала уже радиация?

Быков повернулся и посмотрел на меня — поняла ли я? Я поняла — и мне даже плохо стало.

— Не было… — сказала я. — Не было никакой радиации… не было. И войны не было.

Человек глядел так, словно я помешалась.

— Как? — спросил он.

— Быков, ну скажи!

Быков молчал. И смотрел на мужика. А тот смотрел на него. У него было совершенно пустое лицо. Облизнул черные губы.

— Не было? — переспросил тихо.

Быков кивнул.

— Не было… кричали — война… страшно так… как не было? Вы же сказали — эвакуация. Как не было?! Нельзя так, ребята… мы тут сидим, последние, может… потом голоса… Нине плохо… вы говорите — не было?

— Слушайте, — раздельно сказал Быков и бегающие глаза человека устремились к нему, — слушайте меня. Войны не было. Была авария на комбинате. Эвакуация. Скоро все вернутся. Не было войны, понимаете? Кто-то пошутил…

Человек дернулся — со странным всхрипом:

— Боже мой… пошутили… и вы здоровые, и не было… А мы… мы сидим и потихоньку сходим с ума… Нина! Они говорят — не было, Нина!

Он крикнул и перешел на невнятный шепот-бормотание, уткнувшись лбом в край люка. Он стукался головой в скобу и все шептал, шептал что-то… У него тряслись плечи.

Быков похлопал его по руке:

— Вылезайте, берите свою Нину…

Человек медленно поднял голову — все лицо у него тряслось — и вдруг закаменело.

— А чем вы докажете?

— Что? — не понял Быков.

— Что войны не было.

Быков медленно поднялся, покачался на онемевших ногах. Сказал затрудненно:

— Н-ну… дорогой товарищ… вылезайте и посмотрите сами. А мы уйдем.

И мы ушли.

— Не скоро очухаются, — заметила я.

— Ужасно, — сказал Быков.

И это было действительно ужасно, потому что Быков таких слов сроду-роду не употреблял.

Город жил. В нем каждый день, каждый час что-то менялось. Мы возвращались по той же улице — но она была другой. Здесь несколько часов назад стояла кафе-стекляшка, откуда мы утром сперли зачерствевшие сырки. Сейчас от него остались лишь балки и фермы. Все остальное словно стекло с них, горами громоздилось внутри здания и вокруг. Мы остановились поглядеть. Было тихо.

— Как будто сотня лет прошла…

Я оглянулась. Соседние здания были целы и невредимы.