Анатолий Радов - Студия «Боливар»

— Ты врёшь! — закричал я — Есть что-то ещё. Что-то, что тебе недоступно, чего ты боишься. Иначе бы ты обошёлся без нас, ведь так?

— Ничего больше нет, Инго. Я просто хотел понять вас до конца, но теперь в этом уже нет необходимости. Есть единственный выход, таких как ты — убивать. Одним нулём больше, одним меньше.

— Хм, ты противоречишь себе, режиссёр. Ты отделяешь нас от других, а потом называешь нулями. Ты запутался.

— Какая разница — устало проговорил режиссёр — Через несколько минут я уничтожу тебя. Подумай хоть сейчас о самом существенном. О том, что тебя больше никогда не будет.

Его слова вонзились в меня, как тысячи иголок, о которых я уже почти позабыл. Я не ожидал, что он решит всё так просто. Но это был не страх. Я вдруг с удивлением осознал, что это был не страх. В тот миг, я подумал об Алине и Алексе. Я не мог оставить их там, потому что они мне поверили.

— Да, меня никогда больше не будет — медленно проговорил я, сжав свою волю в кулак — Но ты ведь останешься. И ты будешь думать обо мне. Как часто? Я думаю постоянно, режиссёр. Ты будешь думать о том, как ты, высшее существо, испугался человека, не найдя ничего лучше, как просто избавиться от него. И эти мысли не дадут тебе оставаться в своей иллюзии. Они будут постоянно возвращать тебя в реальность, в которой ты всего лишь жалкий трус.

Сказав это, я улыбнулся и посмотрел в его глаза. И он отвёл взгляд.

— Ты прав, червь — сказал он через несколько секунд — Я не хочу, чтобы ты ползал в моём мозгу. Слишком много чести для такого как ты. Я не могу понять лишь одного, Инго. Ты думаешь, что ты сможешь что-то изменить?

— Нет — сказал я.

— Думаешь — он поднялся — Ты думаешь, что тебе под силу остановить инерцию. Но она не остановима, Инго. Ты продолжишь свою никчёмную жизнь, ты станешь что-то объяснять, но тебя посадят в психушку. Ты ничего не изменишь, поверь мне.

— Мы уйдём втроём — чётко произнёс я.

— Да ради бога — режиссёр махнул рукой — Вы можете уходить и доживать свои короткие жизни где угодно. Вы мне уже не интересны. Иди, Инго, иди.

Я поднялся и глупо плюнув на пол, вышел из кабинета. Дверь за спиною негромко захлопнулась и я огляделся.

Чёрт, где эта дверь? — спросил я себя, и вспомнив откуда пришёл, бросился через холл. Подбежав к нужной двери, я резко открыл её и, поморщившись, посмотрел на белую массу. Чёрт с этими иголками, сказал я себе, всё это пройдёт, вся эта боль, вся усталость. Теперь это уже в последний раз.

Я шагнул в белую массу и вновь провалился в темноту.

Когда я открыл глаза, я стоял на дороге, на дороге, которая безмолвно убегала в двух направлениях. Я бросился бежать вперёд, понимая, что режиссёр обманул меня, и я вышел скорее всего там, где когда-то начал путь по этому миру.

Тварь — пронеслось в моей голове — Он надеется, что я не успею добраться, и деревенские убьют Алекса и Алину.

Я ускорился насколько это позволяло моё пронизанное болью тело. Я бежал, думая о том, что произойдёт если я не успею.

— Они могут просто уйти оттуда — успокаивал я себя — Точно! Алекс уведёт Алину за территорию Боливара и они будут ждать меня там.

Я улыбнулся. Всё-таки режиссёру не удалось не оставить нам выбора. Я опустил голову, чтобы поглубже вдохнуть, и когда поднял её, внутри меня в одну долю секунды всё оборвалось. И я, зацепившись ногою за какую-то кочку, полетел вперед, по инерции, по той самой грёбаной инерции, превращающейся в саму судьбу, и мой локоть вонзился в поверхность дороги, но мне было не до боли. Я, задрав насколько было можно голову, смотрел вперёд, не веря в то, что видел. В моей голове разрывались все цепочки, я чувствовал, как мысли разваливаются на атомы, словно уже нет той силы, которая способна связывать их воедино. Моё сердце остановилось, остановилось потому что в тот миг я перестал жить, я стал пустотой. Вот что значит умереть — подумал я.

И я лежал совершенно мёртвый, без единой мысли в мозгу. Я просто лежал и смотрел на молодую девушку, обнимающую высокого, темноволосого парня в чёрной куртке, смотрел на старуху, держащую в руке потёршуюся сумку, смотрел на бетонную стенку и железную трубу. И почему-то, глупо искал глазами смятую пивную банку, которую однажды бросил на этой остановке.

И тогда я закричал, закричал, как совсем недавно, умиравший на своей территории, с копьём в шее монстр, хрипло и уже безжизненно, понимая, что проиграл, проиграл навсегда, и уже нет и никогда не будет никакой возможности изменить даже самую мельчайшую деталь свершившегося.

Я совсем не помню, как добрался до своего дома, как вошёл в квартиру и повалился на диван, уткнувшись лицом в обивку и уставившись в бездонную, успокаивающую тьму. Я помню лишь, что чувствовал только беспомощность, ту, которая сжимает всё внутри, не давая пошевелиться, ту которая загоняет внутрь себя, словно в клетку, делая тебя на какое-то время, а иногда и навсегда, не способным жить дальше.

Я думал об Алине и Алексе, и одновременно не мог о них думать. Мозг, наполненный мыслями о них, сжимался в чёрную точку от боли и стыда, оттого что я оставил их там, в том мире, сначала дав им, а потом так жестоко отобрав у них надежду на возвращение.

Поднявшись, там, на дороге, и не глядя на людей с остановки, смотревших на меня с любопытством и опаской, я бросился обратно к дому, и не найдя его, метался ещё несколько часов в округе. Хотя, возможно этого и не было, потому как, мой мозг заволокло вязким отчаяньем, как туманом, и я плохо помню, что делал тогда, осознав всю безвозвратность произошедшего.

А когда потянулись дни, дни, которые я стал называть «ТЕПЕРЬ», время и вовсе стало стирать самые тяжелые воспоминания. Но самое основное ему всё же не стереть никогда. Не стереть запах её волос, не стереть предсмертный хрип монстра, растроенное лицо Алекса, когда он узнал о том, что я убил Боливара.

Я часто думаю о том, что произошло там, в том мире, где уже не было меня. Спаслись ли Алекс с Алиной, или нет? И тогда мне легче придумывать, что Инри совсем не вернулся, ведь для этого ему потребовалось бы рассказать о том, что мы собираемся уйти, а это означало, что из того грёбаного мира есть выход. И кто его знает, как повели бы себя деревенские, узнав такое. Не изменили б они в одну секунду своё отношение ко всей той дурацкой ерунде, которой их кормил очкастый гуру? Не плюнули б они на режиссёрский псевдорай?

Ведь всё могло произойти именно так. Ведь могло же!

Но и обратные мысли иногда отвоёвывают себе мой мозг, чтобы вновь и вновь причинять колющую и сжимающую боль. А что если, ослеплённый ненавистью, Инри наплевал на всё рациональное, на всё, что могло разрушить его власть, и всё же вернулся?

Я отгоняю эти страшные предположения, но они возвращаются во снах, приходят вооружённые образами, и тогда проснувшись с безмолвным криком на губах, я брожу до утра по квартире, вспоминая во всех мелких подробностях последний разговор с режиссёром.