Виктор Сапарин - Фантастика - 1965. Выпуск 1

Увидите тех, кто не смог и не захотел ограничить себя, не потерял первоначальной веры в свои возможности; из них выйдут и гении, чьи имена останутся в истории науки, и несчастливцы, которые будут изобретать вечные двигатели на современном уровне. Вы встретите также людей, глубоко уязвленных тем, что их бывший однокурсник, получавший не бог весть какие оценки на экзаменах, смог “пробиться”, а они не смогли (ну, разумеется, потому, что он ловкач, а они честные); их жизнь исковеркана, и теперь они будут коверкать жизнь другим.

Ну, и, наконец, вы узнаете, что есть и явные неудачники, но у них хватило мужества и воли осознать, что они ошиблись, и выбрать другую специальность Вот вам драмы, драмы, о которых никто, в сущности, не писал.

А сколько можно найти драм другого рода, где действуют не рядовые труженики, а титаны науки! Тут и разительный пример Планка, Эйнштейна, Шредингера, заложивших фундамент, и построивших первые этажи квантовой механики, и затем до конца жизни воевавших с нею; и Лоренца, не соглашавшегося с теорией относительности, которая основывалась в значительной степени на его же собственных работах. Перечень историй такого рода, представляющих благодарнейший материал для психолога и писателя, можно было бы без труда продолжить. Такие и несколько иные истории сплошь и рядом случаются в любом из научных коллективов, и они очень характерны для нашей эпохи.

Конечно, для того чтобы писать об ученых, нужны обширные специальные знания, здесь нельзя ограничиться чтением популярных брошюр (иначе получится вот такое нагромождение наивнейших ошибок и нелепиц, как у Натана Рыбака в романе “Пора надежд и сомнений”).

Еще лучше, конечно, если об ученых пишет их собрат.

Но опыт показывает, что ученые, уходящие в литературу, редко становятся писателями-реалистами. Можно назвать Митчела Уилсона, Д. Кронина, Ч. Сноу, Д. Гранина; но это единичные случаи, а не массовый процесс.

Иначе обстоит дело в фантастике. Во-первых, большинство фантастов, как уже говорилось, пришло в литературу именно из науки. Во-вторых, ученые, вполне естественно, являются главными героями большинства научно-фантастических романов. Поэтому и герои и обстановка изображаются здесь в общем вернее и точнее, чем во многих реалистических романах, — даже если эта обстановка отличается от той, которую можно видеть сейчас. Это не означает, конечно, что во всех фантастических романах можно встретить убедительно очерченные характеры героев, но в принципе, мне кажется, у фантастов тут много преимуществ и более надежные перспективы.

И, кстати, дело не только в том, что большинство писатeлей-фантастов на личном опыте понимают психологию ученого и условия его работы. По-моему, научная фантастика может шире, чем другие жанры, пользоваться еще одним козырем, особенно важным для ученых.

Мне кажется, произведения искусства тогда наиболее действенны, когда они либо полностью захватывают все наши чувства (кино), либо оставляют необходимый простор для домысливания, фантазирования. Наверное, этим частично объясняется тяга к произведениям с подтекстом, где многое лишь подразумевается, основное содержание часто надо искать между строк, — например, к прозе Хемингуэя, где много смысловых синкоп.

Ученым постоянно по ходу работы приходится домысливать чужие исследования, восстанавливать пропущенные там звенья, ну и, уж конечно, разгадывать всякие загадки и подвохи в своей науке. Поэтому ученого должен, естественно, привлекать в книгах, так сказать, “выброс на дофантазирование” — необходимые умолчания, художнический такт, который подсказывает, что не все надо договаривать до конца.

И вот эта возможность додумывать реализуется особенно широко и увлекательно в научно-фантастических романах (в лучших из них, конечно).

Но есть и другие причины, по которым ученые (и, конечно, не только ученые) любят научную фантастику.

Иногда — особенно в трудные минуты — неодолимо тянет прочесть что-нибудь оптимистическое, светлое, прочесть о человеке, сильном физически и духовно, о человеке, который наверняка справился бы с тем, что ты сегодня не смог сделать в лаборатории, о человеке, который никогда не отступит перед препятствием. Конечно, в таких случаях достаешь с полки Джека Лондона, Сент-Экзюпери либо Александра Грина.

Но чаще всего хватаешься за научную фантастику, чтобы вернуть утраченное равновесие, чтобы добиться необходимого спокойствия и уверенности в себе.

Ведь в научной фантастике таится такой мощный заряд оптимизма, как, пожалуй, ни в каком другом жанре. Даже когда там изображены трагические события. Возьмем, например, многие романы и рассказы Станислава Лема или книги И. Ефремова “Туманность Андромеды” и “На краю Ойкумены”. Конечно, я не хочу сказать, что вся фантастика должна быть насквозь оптимистична, но в принципе фантастика говорит о героизме, о людях сильных, умных, смелых, благородных — о тех, кто прокладывает пути в будущее.

Ну, и, наконец, изображение будущего; это тоже привлекает к фантастике всех и в первую очередь опять-таки ученых. Ученый-исследователь всегда живет как бы впереди своего времени; он прочно связан с настоящим, и в то же время он какой-то частью своей личности находится в будущем — в том будущем, которое, конечно, лучше настоящего и в котором, конечно, уже хоть частично свершились его мечты.

И когда ученый читает научно-фантастическую книгу, он ощутимо представляет себе это будущее, он хоть на время дышит его атмосферой.

В общем, мне кажется, в наши дни существенно меняется оценка различных литературных жанров, иначе выглядят перспективы их дальнейшего развития. И прежде всего это касается научной фантастики: на наших глазах она становится полноправным жанром литературы, научно-фантастические книги приобретают все новых — и притом уже не детского возраста — читателей. И это понятно. Жизнь и психология ученого должны стать объектом такого же пристального внимания писателей, как жизнь любого другого человека. Научные истины надо стараться понять, а не подменять их бестактной гримировкой специалиста по взрывчатым комарам под Эйнштейна, как это сделано в фильме “Каин XVIII” (в чем, уж конечно, неповинен Евгений Шварц!). Наука на наших глазах изменяет облик мира, и давно пора, чтобы это понимали все писатели и художники, а не только фантасты.

М. ПЕРЕЛЬМАН,

научный сотрудник Института кибернетики АН Грузинской ССР

В фантастической литературе бывают и фантастические провалы — злополучная колпаковская “Гриада” тому примером. О них надо писать так же, как и об успехах, ибо изучение крайностей всегда полезно и модель типового заблуждения не менее поучительна, чем эталон красоты. В советской литературе фантастика — все еще молодой жанр, теория его разработана несравненно меньше, чем теория любого другого жанра, а потому “метод проб и ошибок” волей-неволей остается тут главным поводырем. Как надо делать фантастику, еще не очень ясно; но как не надо — мы понимаем с каждым новым произведением все лучше и лучше.