Сергей Абрамов - Рай без памяти

– Погоди, – перебил он меня, – я еще не закончил. Людям этого мира было дано все для дальнейшей разумной эволюции – земная природа, земные жилища, земной транспорт, земная техника и – самое главное – земная пища в неограниченном объеме с неограниченным воспроизводством.

Мне надоела эта подсказанная извне преамбула. Ограниченная мысль технически сверхвооруженных копиистов нашего мира действительно не понимала, что она недодумала.

– А что же дал этот созидательный опыт, товарищ связной? – Я поднял брошенную мне перчатку. – Каждому по потребностям? Кучка подлецов в серых мундирах по-своему поняла этот принцип. Потребности у них – будь здоров! А народу – дырка от бублика: боятся вздохнуть в этой уродской утопии. Ваши сверхмудрецы создали модель капиталистической цивилизации в ее наихудшем, диктаторском варианте. Воспроизведена техника, кстати не во всем умно и последовательно. Воспроизведена природа – тоже не очень грамотно. Воспроизведено общество, социальной структуры которого модельеры так и не поняли.

– Я знаю, – сказал он грустно.

– Сам допер или запрограммировали?

Он не принял шутки. Он был не мной, а связным пославших его ко мне.

– Они уже осознали, что в чем-то ошиблись, – продолжал он, как лента магнитофона, – но в чем, как и когда, они не знают. Эксперимент не удался, но остановить его уже нельзя. Это как цепная реакция: не вмешаться, не задержать, не повернуть.

– Повернуть можно, – сказал я.

– Как?

Что я мог подсказать без Зернова? Мы еще не сделали всех необходимых выводов. Единственное, что я мог взять на себя, – это совет не мешать людям. Любое вмешательство извне неминуемо приведет к новым ошибкам. Человек не научит пчелу строить соты, и никакая суперпчела не построит идеального человеческого общества.

– Рано советовать, – сказал я. – Если нас и пригласили как экспертов, то мы еще мало знаем, чтобы дать разумный совет.

– Ты готов его дать.

– А ты знаешь какой?

– Конечно.

– Так о чем же разговаривать? Кому и зачем нужна эта встреча?

Он обиженно нахмурился – снова Юрка Анохин, дубль, двойник, человек. И как похож на меня – и в радости, и в обиде. Но, честное слово, я не хотел его обижать.

– Ты меня не понял, старик. Кому вообще нужны наши советы? «Облакам» или их созданиям? Если об этом просят твои хозяева, скажи: не вмешивайтесь! Люди сами найдут отправную точку прогресса. И советы им не нужны. С нами или без нас (я невольно повторил Зернова), а они свое дело сделают. Подождите.

– Как долго?

– Я не пророк. Революцию не предсказывают – ее делают.

– Кто делает?

– Ты явно глупеешь. Юрка, когда перестаешь быть мной. Люди, сами люди, дружок, делают революцию. Обыкновенные люди. Встретишься на улице – не обернешься.

Я замолчал. Он, двойник, конечно, понял меня. Он, связной, посланец другой цивилизации, еще раздумывал. Может быть, мои ответы через него снимали чьи-то рецепторы. Могли ли «они» понять, что не вожаки, а массы куют победу, что матч выигрывает не центрфорвард, забивший решающий гол, а вся команда, девяносто минут готовившая этот гол.

– Эксперимент давно уже вышел из-под контроля экспериментаторов, – помолчав, прибавил я. – Он продолжается сам по себе. Как ты сказал? Цепная реакция? Что ж, верная мысль. Теперь нужно ждать взрыва.

– Когда?

– Скоро.

– И тогда вы уйдете.

Он вздохнул: это был не вопрос, а вывод.

– Ты думаешь?

– Знаю, – повторил он. – Когда ты перестанешь спрашивать меня о субзнании?

Значит, скоро домой. Теперь и я вздохнул. Радость и горе стали рядом, вместе заглядывая в будущее. Радость встречи с Землей, с родным небом, близким и любимым, и делом, которому ты служил. И горечь расставания с людьми, которых ты тоже успел полюбить, и делом их, которое тоже стало твоим. Что связывает бойцов, снова встречающихся в День Победы? Воспоминания? Поиски прошлого? Или память о погибших друзьях? Нет, пожалуй, счастье самой победы, добытой вместе, в одном строю. Я не могу, не хочу уйти раньше.

– Только нам не встретиться в этот день, – грустно улыбнулся он, – ни завтра, ни спустя годы. Да я бы и не узнал тебя.

Мне вспомнилась вдруг случайная встреча на улице – даже не встреча, а какой-то кинопроход: взглянули друг на друга в толпе и разошлись, не вспомнив, не узнав.

– Это был ты?

– Возможно… – Он пожал плечами. – Сейчас я не знаю, чем занимаюсь в Городе, как зовусь, где живу.

– Но ведь ты знаешь Город? – настаивал я.

– В данную минуту только через тебя. Таким, каким его знаешь ты. А вообще, вероятно, даже лучше. Но сейчас не помню, не спрашивай. И не спрашивай о заводе: я знаю его таким, каким его увидел и понял ты. А мое личное бытие началось, как и в прежних встречах, в гуще красного киселя. В первичной материи жизни, как говорит Зернов. Я еще разок хлебну этой кашки, если все же придется встретиться.

– Вероятно, уже в последний раз.

– Возможно.

– Гренландский вариант?

– Кто знает?

– А сейчас?

– Иди вперед, не пугайся туманов – пройдешь. Тебя давно ждут.

– А ты?

– Сам знаешь. Связной перестает быть связным, когда отпадает в нем надобность. Иди и не спрашивай.

Я послушался. Не прощаясь и не оглядываясь, шагнул в темную извилину широкой трубы, чувствуя шестым, или седьмым, или Бог знает каким чувством на себе его пытливый, внимательный взгляд: не дубля – товарища. Но и это ощущение исчезло. Туман вокруг густел, обтекая, подобно холодному резиновому клею. Нечто вроде тончайшей, нерастворяющейся среды не позволяло ему коснуться кожи. Я шел вслепую, ничего впереди не видя и не стараясь оглянуться назад. Я даже помогал себе, разгребая руками этот захлестывающий малиновый кисель, пока не ударил в глаза дневной свет и не прозвучало в ушах полурадостное-полутревожное восклицание:

– Юрка! Наконец-то!

Первые минуты я ничего не видел. Меня обнимали и тискали как вернувшегося из многолетней командировки. Потом огляделся. Помню, как-то в детстве, впервые заглянув в церковь, я увидел на стене седовласого Саваофа, восседающего, скрестив ноги, на прочно закрепленных облачных комьях. Эти же комья клубились вокруг, замыкая Бога Отца в некий межоблачный вакуум. В таком же розовом вакууме находились и мы, все трое, ухитрившись довольно прочно стоять на загадочной стереометрической поверхности. Объем нашего вакуума трудно было определить или измерить: то он казался огромным, как ипподром, то замыкался вокруг нас, как розовая артистическая уборная оперной примадонны. Только не было ни зеркал, ни стола, ни брошенных на него принадлежностей туалета. Пустота. Солнечное убежище Саваофа, пожелавшего отдохнуть вдали от беспокойной Земли.