Рэй Брэдбери - Вождение вслепую

— В один из таких дней, собравшись подышать озоном, я подъехал к магазину «Белый кит» и медленно двинулся в сторону входа. Обеспокоенный водитель такси бросился следом, раскрыв у меня над головой зонт. Я отвел его руку:

— Благодарю вас. Мне полезно промокнуть!

— Ненормальный какой-то! — буркнул таксист и укатил прочь.

Промокнув, к вящей радости, до нитки, я нырнул в магазин, отряхнулся, словно пес, и остановился с закрытыми глазами, чтобы послушать, как ливень барабанит по жестяной кровле.

— Откуда начать? — спросил я у темноты. Слева, подсказало наитие.

Я двинулся в ту сторону, и ритмы штормового тамтамбурина (какое точное слово: тамтамбурин!) почему-то привели меня к стеллажам со старыми школьными ежегодниками — от таких изданий я всегда шарахаюсь, как от погоста.

А ведь книжные магазины — это, по сути дела, кладбища, где покоятся бивни старых слонов.

В тот раз я со смутным беспокойством порылся в школьных ежегодниках и прочел надписи на корешках: Берлингтон, штат Вермонт; Орандж, штат Нью-Джерси; Росуэлл, штат Нью-Мексико — огромные сэндвичи с реликвиями пятидесяти штатов. У себя дома я даже не притрагивался к моему собственному, богом забытому экземпляру, который тоже спал вечным сном, храня в себе, как в космической капсуле, рукописные свидетельства времен Великой депрессии: «Обломись, ботаник. Джим»; «Живи долго и регулярно. Сэм»; «Писатель из тебя выйдет хороший, а любовник хреновый. Фэй».

Сдув пыль со школьного вестника из города Ремингтон, штат Пенсильвания, я пролистал большим пальцем страницы, увековечившие десятки бейсбольных, баскетбольных, футбольных воинов, которые свое отвоевали.

1912.

Я пробежал глазами сто двадцать открытых лиц.

Вот ты, ты и ты, мысленно обратился я к ним. Надеюсь, жизнь у вас сложилась удачно? Брак не распался? Дети не огорчали? Посетила ли вас сумасшедшая первая любовь, а затем и другая? Как, как все это было?

Избыток венков, избыток могил. Горящие глаза, чудесные улыбки.

Я уже собирался было захлопнуть этот выпуск, но…

Большой палец задержал страницу с фотографиями выпуска 1912 года, когда Первая мировая была еще немыслимой и неведомой. Тут я ахнул:

— Быть такого не может! Чарльз! Чарли Несбитт, дружище!

Он самый! В рамке далекого года, веснушчатый, лопоухий, с раздутыми ноздрями и мелкими зубами. Чарльз Вудли Несбитт!

— Чарли! — вырвалось у меня.

Над головой ливень долбил крышу. По спине побежал холодок.

— Чарли! — Я перешел на шепот. — Почему ты здесь?

С замиранием сердца я поднес журнал к свету и вгляделся в текстовку.

Под фотографией читалось: Рейнольдc. Уинтон Рейнольдс.

Прямая дорога в Гарвард.

Намерен сколотить миллион.

Любимое занятие: гольф.

Но лицо на снимке?

— Чарли, будь я проклят!

Чарли Несбитт всегда был туп, как пробка, но профессионально играл в теннис, занимал призовые места на соревнованиях по плаванию и спортивной гимнастике, а ко всему прочему не знал отбоя от девчонок. С чего бы это? Неужели девушкам нравятся такие уши, зубы и ноздри? А ведь мы готовы были приплачивать, чтобы только походить на него.

Теперь он возник в школьном вестнике какого-то незапамятного года — все тот же, с дурацкой усмешкой и оттопыренными ушами.

А может, в свое время было двое парней, носивших имя Чарли Несбитт? Или на свет появились близнецы, которых разлучили при рождении? Нет, ерунда какая-то. Мой однокашник Чарли Несбитт так же, как и я, родился в 1920-м. Стоп!

Я снова ринулся к стеллажам, откопал ежегодник 1938-го (это был год нашего выпуска) и стал торопливо листать страницы с фотографиями выпускников, пока не увидел:

Намерен стать профессиональным игроком в гольф.

Собирается поступать в Принстон.

Мечта: разбогатеть.

Чарльз Вудли Несбитт.

Те же мелкие зубы, оттопыренные уши и россыпи веснушек!

Чтобы сравнить этих мнимых «близнецов», я положил рядом два ежегодника.

Мнимых? Нет! Абсолютно одинаковых!

Дождь настырно барабанил по жестяной кровле.

— Что за чертовщина: Чарли — он же Уинтон!

Захватив оба ежегодника, я подошел с ними к прилавку, где восседал мистер Лемли, такой же древний, как его товар.

— Выбрали? — Он посмотрел на меня поверх старомодных очков. — Можете взять бесплатно. Дарю.

— Один момент, мистер Лемли… Я показал ему имена и фотографии.

— Ничего себе! — протянул он. — Может, родня? Братья? Да нет. Тот же самый парнишка. Как вы это обнаружили?

— Случайно.

— С ума сойти. Ну и совпадение. Такой случай — один на миллион, верно?

— Ну, в общем… — Я безостановочно листал страницы от начала к концу и обратно. — А что, если все лица во всех ежегодниках из всех городов и штатов… черт… вдруг они все похожи?

— Ну, хватил! — Я услышал себя со стороны.

А что, если все лица во всех ежегодниках одинаковы?!

— Оставьте меня! — выкрикнул я.

Тут только головы полетели направо и налево — так мистер Лемли впоследствии описывал мои действия. Как многорукий божок отмщения и ужаса, странно громогласный Шива, я в бешеном ритме хватал с полок ежегодники, чертыхаясь от находок, страхов и восторгов, в полном одиночестве командуя парадом, который под звуки хора и оркестра маршировал в неизвестности, сквозь далеко разбросанные города незримого мира. Время от времени я метался от одного стеллажа к другому, а мистер Лемли приносил мне кофе и шепотом говорил:

— Передохнули бы.

— Вам этого не понять! — кричал я в ответ.

— Где уж мне! Вам сколько лет-то?

— Сорок девять!

— А ведете себя — на девять: бывает, мальчишки придут смотреть скучное кино, а сами носятся по проходу и писают.

— Дельный совет! — Я выбежал и вскоре вернулся.

Мистер Лемли осмотрел линолеум на предмет лужиц.

— Не буду мешать.

Я схватил очередные журналы:

— Вот Элла, а вот и еще одна. Том — здесь он смахивает на Джо, там похож на Фрэнка, а уж от Ральфа просто не отличишь. Вылитый Ральф! Вот Элен — а вот ее двойняшка Кора! А Эд, Фил и Моррис — все равно что Роджер, Алан и Пэт. Боже мой!

Вокруг меня бабочками порхало два десятка ежегодников, некоторые даже порвались в суете.

— Я уплачу, мистер Лемли, уплачу сполна!

В разгар приступа этой тропической лихорадки я вдруг остолбенел: мой взгляд упал на сорок седьмую страницу «Школьных воспоминаний» — Шайенн, 1911 год.

На меня растерянно и смущенно смотрел «ботаник», недотепа, профан.

Как же его звали в том незапамятном году?

ДУГЛАС ДРИСКОЛЛ.

Каким его запомнят грядущие поколения?

Незаурядный сценический талант.

Перспектива: влиться в ряды безработных.