Рэй Брэдбери - Вождение вслепую

По этому знаку оркестр заиграл мексиканский национальный гимн (четыре такта) и закончил двумя тактами Фрэнсиса Скотта Кея. [26] Фрэнсис Скотт Кей (1779–1843) — американский композитор, автор государственного гимна США.

Публика била в ладоши и вопила! Если повезет, эта миниатюрная динамо-машина сорвется на землю, вместо того чтобы обрушить шатер на наши головы! Ole!

Униформисты — все трое — выпустили канат из рук.

Падая, гимнастка пролетела верных десять футов, прежде чем они сообразили: она работает без сетки. Рабочие манежа снова ухватились за дымящийся канат. По цирку поплыл запах обожженной кожи. От их ладоней разгорался дьявольский огонь. А они смеялись от боли.

Когда игрушечная гимнастка ударилась о мягкую пыльную арену, ее улыбка была еще прикреплена к пряжке. Малышка потянулась, отстегнула пряжку и поднялась на ноги, размахивая двумя яркими флагами перед обезумевшей толпой.

Освободившись от ста десяти фунтов крепких мускулов, шатер как будто вздохнул. Через многочисленные прорехи в серовато-коричневой парусине шатра я видел тысячи звезд, мерцающих в честь праздника. Цирк выгадал для себя еще один день жизни.

Преследуемая волной рукоплесканий, Улыбка помчалась вдоль отмели из опилок впереди своей маленькой хозяйки и скрылась за кулисами.

А теперь — заключительный номер.

Теперь — тот номер, который преобразит вашу жизнь, перевернет души, лишит рассудка — своей красотой, ужасом, силой, мощью и фантазией!

Так объявил публике один из униформистов!

Он помахал тромбоном. Музыканты с бьющим через край энтузиазмом заиграли триумфальный марш.

Стреляя из пугача, на арену вышел укротитель львов.

Он был одет в белый охотничий шлем для сафари, а также блузу и краги в стиле Клайда Битти [27] Клайд Битти (1903–1965) — американский дрессировщик, исполнитель опасных номеров с хищными животными. и ботинки, как у Фрэнка Бака. [28] Фрэнк Бак (1888–1950) — американский путешественник, ловец диких животных и актер; снимался в приключенческих фильмах.

Щелчки его черного хлыста и пистолетные выстрелы разбудили публику. В воздухе висело облако густого дыма.

Однако ни тень от белого шлема, ни прикрытие грозных приклеенных усов не помешали мне узнать лицо продавца билетов, которое час назад маячило у входа, и глаза распорядителя арены.

Прогремел еще один выстрел. Бах!

И глазам зрителей открылась прятавшаяся до поры до времени в дальней части шатра круглая клетка для аттракциона со львом — с нее сдернули яркий брезентовый чехол.

Униформисты вытянули из-за кулис деревянный ящик, внутри которого, как мы определили по запаху, томился бедняга-лев. Ящик придвинули вплотную к задней стене клетки. Открылась какая-то дверца, и в клетку впрыгнул укротитель, который тут же захлопнул за собой дверцу и выстрелил из пугача в сторону открывшейся заслонки ящика со львом.

— Лео! Andale! — приказал укротитель.

Публика подалась вперед.

А лев… не шевельнулся.

Он спал в своем тесном переносном ящике.

— Лео! Vamanos! Andale! Presto! [29] Живо! (исп.) — Укротитель ткнул кнутом в дверцу ящика и покрутил, будто переворачивал мясо на вертеле.

Взметнулась густая желтая грива, послышалось раздраженное ворчание.

— Бах! — снова раздался выстрел пугача над самым ухом глухого старого льва.

Рык был тихим, но безошибочно узнаваемым.

Зрители расцвели улыбками и устроились поудобнее.

Внезапно в двери клетки показался Лео. Он замигал, ослепленный ненавистным светом. Это был…

Самый дряхлый из всех львов, которых мне доводилось видеть. Можно было подумать, он сбежал ненастным декабрьским днем из питомника, где содержатся списанные в расход звери из Дублинского зоопарка. Его морда, исполосованная бесчисленными морщинами, походила на разбитое окно. Некогда золотистая шерсть наводила на мысли о старой позолоте, которая от долгого лежания под дождем пошла потеками.

Лев, как мы сразу поняли, был слаб глазами — он досадливо моргал и щурился. Большая часть его зубов выпала — наверно, во время поглощения овсянки, полученной в то утро на завтрак. Все ребра выпирали наружу из-под чесоточной шкуры, которая напоминала ковровую дорожку, вытоптанную сотнями укротителей.

У него уже не осталось ярости. Он выдохся. Только одно могло помочь этому зверю. Выстрел из пистолета в левую ноздрю… б-бах!

— Лео.

Аррр! — вырвалось у льва. Ах! — выдохнула публика. Барабанщик изобразил дробный раскат грома.

Лев сделал шаг. Укротитель сделал шаг. Напряжение росло!

И тут случилось непредвиденное…

Лев открыл пасть и зевнул.

И в этот миг случилось нечто еще более непредвиденное…

Маленький мальчик, не старше трех лет, обманув бдительность матери, выскользнул из-за столика для почетных гостей и побежал по опилкам к зловещей железной клетке. Шатер содрогнулся от криков: Нет! Назад! Но прежде чем кто-нибудь успел шевельнуться, малыш, заливаясь смехом, ухватился за железные прутья.

Ох! — выдохнули все разом.

Что было страшнее всего — ребенок тряхнул не просто два прута, но всю клетку.

Малейшее движение крошечных коричневато-розовых кулачков грозило опрокинуть эту хлипкую конструкцию вместе с хищником.

Только не это! — беззвучно заклинали зрители, которые чуть не падали со скамеек, пытаясь мимикой и жестами привлечь внимание малыша.

Подняв кнут и пистолет, замер в испарине укротитель.

Лев закрыл глаза и сделал выдох через беззубую пасть.

Мальчонка тряхнул прутья клетки еще один раз, который мог оказаться роковым.

В этот миг его отец решительным броском выскочил на манеж, сгреб малыша в охапку, закрыл полой своего выходного пиджака и отступил к ближайшему зрительскому столику.

Уф-ф-ф! — Публика обмякла в облегчении; лев рявкнул, двинулся по кругу за собственным хвостом и взгромоздился на облупленную тумбу, чтобы спокойно присесть.

Только теперь потревоженная клетка перестала дрожать.

Б-бах! Цирковой пистолет выстрелил прямо в огромную желто-флегматичную морду. Зверь издал настоящий вопль ярости и спрыгнул с тумбы! Укротитель ринулся наутек. Лев бросился в погоню. Укротитель добежал до двери клетки; лев не отставал. Публика визжала. Распахнув дверь, укротитель резко развернулся, еще раз стрельнул из пугача — бабах! — в львиную морду, выскочил наружу и — дзинь! — с лязгом запер дверь, а потом сорвал с головы парик, швырнул пистолет оземь, сломал рукоять хлыста и улыбнулся такой улыбкой, которая покорила нас всех!

Львиный рык! Его издала толпа. Зрители повскакали со своих мест. Каждый ревел не хуже льва!

Представление закончилось.

Снаружи, по обеим сторонам от выхода, грянули две разные мелодии в честь обычного вечера, когда под ногами чернели арбузные косточки, клубилась пыль и скакали кузнечики; публика расходилась по домам, а мы с приятелем еще долго сидели в побитом молью шатре, пока не остались почти одни, и сквозь прорехи смотрели, как все новые и новые звезды выстраиваются в созвездия, неся по ночному небу свои безымянные огоньки. Шатер хлопал крыльями в извечной буре горячих оваций. Не говоря ни слова, мы покинули цирк вместе с последними зрителями.