Сергей Гатаулин - Сапиенс , как вирус

Но так было не всегда. Поначалу священник думал, что разговаривает с господом, выполняет волю создателя и это грело его торжествующую душу.

Однако время шло, и сомнения все чаще посещали отца Михаила. Но, несмотря на это, старец старался выполнять указания голоса посещавшего его в минуты размышлений.

Мысль о том, что его действия совсем не соответствуют тем заповедям, которым он привык подчиняться в жизни, впервые появилась в тот момент, когда он увидел странного молодого человека, способного творить невозможное. Однажды появившись, она больше не покидала его. Чем больше он сомневался, тем чаще в его голове звучал гипнотический голос, тем меньшее влияние он имел на собственное тело, тем большие куски жизни выпадали из его памяти.

Он страдал, но сделать ничего не мог. Мысленно взывая к Богу и днём, и ночью, молил его о прощении. Даже осознав тщетность своих усилий, он продолжал бороться за живущую своей жизнью оболочку.

Все кончается в этом мире, истощилось и его терпение. Одним днём он оставил попытки вернуть своё тело, опустил руки и, замкнувшись в созданном им закутке, стал ждать. Теперь он полагал, что лучше умереть, чем вернуться в проклятое тело. Впрочем, если бы он знал как умереть, то давно бы уже не жил.

— Выходи, святой отец! — произнёс Дмитрий и, отойдя в сторону, стал ждать.

"Нет! Таким образом, ты только добьешь его, — рядом появилась светящаяся фигуру Вирусапиенса. — Старичок и без того на грани помешательства. Дай мне поговорить с ним".

— Попробуй, — прошептал Дмитрий и оставил старческое сознание.

— Ну?! — одновременно воскликнули Илья и Анатолий, заглядывая в глаза Потёмкину.

— Нет, — выдохнул Дмитрий. — Кто бы в нем не был, садовник или еще кто, но он давно ушёл.

— А кто остался? — спросил телохранитель, кивая на замершего в кресле старика.

— Отец Михаил, — ответил Дмитрий, замечая заинтересованность, появившуюся во взгляде старца.

Тонкая, точно пергамент, кожа на щеках священника порозовела, руки затряслись, а на глаза набежала одинокая слеза.

— Боже! — прошептали губы убеленного сединой старца, и иссохшая рука медленно подняла ко лбу сомкнутые пальцы. — Я знал, что ты не оставишь раба своего.

Прикрытые веки задрожали.

— Всё в порядке! — зашептал Вирусапиенс. — Если Садовник и вернется в это тело, то он будет знать, что мы его ищем. Пора убираться, а то старичок не выдержит, когда увидит меня во плоти. Он-то думает, что говорил с Богом.

Друзья удивленно уставились на Вирусапиенса, ожидая пояснений. Но тот, не дожидаясь пока отец Михаил придет в себя, быстро зашагал к двери.

— Он прав, нужно уходить, — поторопил Дмитрий. — Все к машине!

И бросился следом.

Столкнувшись с Игорем, Жора заговорщески подмигнул.

— Нас здесь не было, — прошептал он.

Здоровенный детина сунулся в дверь, споткнувшись о собственную рясу, громко чертыхаясь, влетел в келью.

— Не богохульствуй! — раздался мягкий голос отца Михаила и вслед за этим послышался радостный вскрик молодого монаха.

— Молодые люди! Постойте! — донеслось из-за открытой двери, и на пороге появился взволнованный батюшка.

— Может я смогу хоть чем-то вам помочь? — поинтересовался священник.

Посмотрев на Потемкина, он вздрогнул и попятился к двери, словно увидел приведение.

— Я знаю тебя! Я видел тебя! Ты — дьявол! — зашипел отец Михаил, осеняя себя крестом.

— Тьфу ты! Что внутри, что снаружи! — пробормотал Дмитрий, ускоряя шаг и оглядываясь в поисках Вирусапиенса.

Тот словно сквозь землю провалился. Только что его светлая шевелюра мелькала впереди и вот, — уже нет нигде.

— Или мне кажется, или раньше батюшка был посмелее, — задумчиво произнес Ванькин.

Шедший впереди Потемкин остановился.

— Вы Вируса не видели?

— Я, видел! — откликнулся Анатолий. — Он в компьютерный зал шмыгнул, пока вы с батюшкой во взаимной нелюбви объяснялись.

Ванькин, задрав голову к небу, уперся взглядом в темнеющую в небесной вышине гигантскую кляксу.

В глазах атлета заплясали злые чертики.

— Что делать будем, бойцы? — прохрипел он. Повернулся к красному апельсину, висевшему на противоположной стороне небосклона, и мгновенно меняясь в лице, пробормотал:

— Неужели потухнет?

Встряхнулся.

— Я так понимаю: с садовником мы прокололись? — поинтересовался он недовольно.

— Не мы, а вы! — пропищал Анатолий чужим голосом, явно кого-то изображая.

Дмитрий был уверен, что где-то уже слышал и этот голос, и эту фразу.

— А ты? — рявкнул Илья. — Знаешь где он?

— Не уверен на все сто, — улыбнулся молодой, человек, и, постучав пальцем по лбу, продолжил, — но думаю здесь, есть все необходимое, чтобы его найти. Я ведь встречался с ним, когда заблудился в пространстве и времени.

Дмитрий с удивлением посмотрел на товарища.

— Ну, я вам рассказывал про чудилу в непонятной лаборатории, застрявшей где-то между мирами. Если бы не он, то я бы еще долго трепыхался, пытаясь писать против ветра. Он мне подсказал про возвращающую силу, действующую между временами, и посоветовал ей не сопротивляться. Первый — так, кажется, он себя назвал.

— Нужно только заглянуть в мои мозги, покопаться в памяти, — произнес Анатолий, усаживаясь в машину. Говорил он нарочито громко, стараясь скрыть охватившую его дрожь.

— Да ты не бойся, братишка! — подбодрил он насупившегося Потемкина, — Мне скрывать нечего.

Смотри!

"Боже мой, чего тут только нет!"

Потемкин, погружаясь все глубже, осторожно пробирался сквозь джунгли переплетенных воспоминаний. Свежие события яркими объемными картинками мелькали перед глазами. Занимающие основное пространство оперативной памяти телохранителя они были неупорядочены и походили на цветастое тряпье, развешанное в лавке старьевщика.

Протиснувшись сквозь яркие эмоционально-окрашенные заросли, Дмитрий ожидал увидеть спокойствие и порядок основного хранилища жизненного опыта. Но не тут-то было. Нагромождение пестрых впечатлений, бесчисленное количество песен и шуток, отрывки из фильмов, смешанные с реальными событиями из жизни, — все это упаковывалось, и хранилось в больших информационных массивах. И только за ними были видны спрессованные пласты черно-белых образов.

Старые воспоминания, отслужившие своему хозяину, превратились в забытые мыслеформы.

Слишком старые — постепенно умирали, превращаясь в пыль бессвязных символов.

Кое-где, правда, сохранились остатки эмоционального окраса и запаха. Кое-где просматривались более глубокие чувства.

Разглядывая чужую жизнь, Потемкин смутился.

Сменив диапазон восприятия, он быстро просмотрел события последнего времени, сохранившиеся в памяти телохранителя.