Андрей Чертков - Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар

Леонид Андреевич растерянно огляделся, обнаружив себя почти на краю обрыва, где он привык проводить каждое утро, кидая камешки в лицо спящего или притаившегося леса. Вообще-то направлялся он в столовую. Горбовский сел на край и помахал ногами. Тапочки, которые он забыл снять, сорвались с ног и медленно полетели вниз, как маленькие, неуклюжие самолетики. Сиреневый туман уже рассеивался, а значит, время подходило к восьми. Ближний домик смотрел на обрыв и сидящего Горбовского пустыми глазами открытых окон и раздвинутых штор, как будто покидали его в спешке срочной эвакуации. Хотя можно и так сказать. Тойво Турнен устроил срочную эвакуацию своей жене.

«И почему я его так раздражал? Может быть, действительно он ревновал меня к Рите Сергеевне и подозревал в тайных встречах здесь, на обрыве, прямо у него на виду? Интересно, а что говорит Теория Воспитания о ревности? А о глупости? Неужели и вправду нет бездарных людей? Вот ревнивцы есть, значит, могут быть и бездарности. Любая теория — только теория, сколько ни подтверждай ее практикой, особенно если касается она человека. Не втиснуть, не втиснуть человека в узкие рамки его же самого. Человек — штучный товар, но кто сказал, что он самый лучший товар? Вот сейчас предстоит очень трудное объяснение с сотней людей, которые начали терять доверие к тому, что им говорят уважаемые люди, такие как Горбовский, Мбога, Фуками. И как тут решить — правы они в своих сомнениях, имеют ли они все основания знать правду в том объеме, в котором ее знают Горбовский и компания? Или здесь все-таки должен соблюдаться неписаный принцип: больше информированности — больше ответственности, больше ответственности — выше информированность? Что, в конечном счете, позволяет избежать некомпетентности при принятии важных решений. Но является замкнутым кругом. А может быть, доверие есть более подходящий критерий? Может быть, нет в природе никаких единственно верных решений, сколько бы специалистов ни ломали над ними головы, и поэтому нужно выбирать самое доброе? А что есть доброта без доверия? Разве можно сделать человеку добро, если из-за каких-то высших принципов от него скрыли часть информации и в его глазах это добро оборачивается самым несправедливым злом? Нет ответа на эти и еще тысячи подобных им вопросов».

Явление Леонида Андреевича в столовую босиком прошло совершенно незамеченным. Почти все столики были заняты, и народ вкушал пищу, тихо и мирно переговариваясь. Мбога помахал Горбовскому, которому уже заказал овсяную кашу и томатный сок. За столиком сидели еще Поль и Хосико. Поль был мрачен. Он ковырял кашу большой ложкой, наблюдая, как сероватая масса надвигается на освобожденные области тарелки, вновь поглощая свою территорию. Хосико пила кефир, искоса наблюдая за манипуляциями Гнедых.

— Как лес? — поинтересовался Мбога. — Я наблюдал твое утреннее сидение, но не решился отвлечь от важных дум ради какой-то банальной каши.

— Я медитировал и размышлял. Ты правильно сделал, Тора, что не оторвал меня от вкушения праны.

— Вы практикуете медитацию? — заинтересовалась Хосико. — Как это любопытно. Сейчас мало кто интересуется духовными практиками.

— Я размышлял о доверии и душе, — сказал Леонид Андреевич. — Нет ничего труднее, чем размышлять о доверии и душе.

— Хм, это, насколько я понимаю, камень в мой огород, — печально констатировал Мбога. — Где мой хлеб? Я хочу немедленно крошить хлеб.

Поль пододвинул ему тарелку.

— Давайте спросим Поля, — предложила Хосико. — В конце концов, мы выполняем те рекомендации, которые получили на Земле — от земных психологов и земных учителей. Вполне возможно, что они ошибаются и преувеличивают вероятность шока и паники. Поль — царь и бог Пандоры и наверняка знает или чувствует больше. Царь и бог вздохнул.

— Нужно прояснить ситуацию, — сказал Поль. — Всем нам нужно просто поговорить. Никто не заставляет вас открывать мрачные тайны, но никто не может запретить поговорить с людьми напрямую, ответить на их вопросы…

— Я боюсь, — честно признался Мбога, Тора-охотник, обладатель самого большого и меткого карабина во всей Периферии. — Я боюсь, что нас захлестнет волна некомпетентности, я боюсь, что меня окружит толпа матерей и учителей с детьми и будет требовать немедленной отправки на Землю во имя гуманизма. А я не могу никого отправить на Землю. Не имею права. Я не знаю, кто важнее — маленький поселок Периферии или огромная Планета. Поэтому приходится отключать душу и милосердие и основываться на чистой математике, которая во все времена утверждала, что сто — это гораздо меньше, чем сто миллиардов. Несоизмеримо меньше. Мне нет нужды объяснять уважаемому Леониду Андреевичу и уважаемому Полю, что такое угроза прорыва биоблокады. Но как мне объяснить это пятилетнему мальчику? Как это объяснить его Учителю? Его маме?

— Они поймут, — зло ответил Поль. — Не надо принимать нас за детей, только за детей. У нас нет вашего опыта, но и здесь, на Пандоре, мы многое повидали… Так что мы поймем, уверяю вас.

Мбога внезапно успокоился. Он откинулся на спинку стула, подставил под локоть дуло карабина и упер ладошку в щеку, задумчиво разглядывая бледного Поля.

— Поль прав, — сказал Леонид Андреевич, — он просто чудовищно не прав, но именно поэтому он прав.

— Почему я не прав? И почему я прав?

— Поль, вы еще очень и очень… горячи. У вас еще мало опыта и, ради бога извините, Поль, очень мало воображения, — тихо, чуть ли не шепотом говорил Горбовский. — Для вас сто человек, двести человек — это вполне понятные и воображаемые понятия. Вы их всех знаете в лицо, со всеми знакомы. Сто миллиардов — для вас это слишком абстрактно. Нельзя вообразить сто миллиардов индивидуальностей, сто миллиардов талантов, сто миллиардов людей. Как любой человек, вы осведомлены об их существовании, но пока это только число в справочнике по демографии. А для меня это не число. Уже. И для доктора Мбоги — не число. И для Хосико-сан. Бремя ответственности за них может оправдать любую жертву. И вот в этом мы не правы. Здесь правы вы, Поль. Без ста человек на Пандоре не будет ста миллиардов на Земле. Их будет сто миллиардов минус сто. А это намного меньше. Намного. Может, это уже и не будет человечество? Я не знаю.

— Тогда решено, — сказала Хосико. — Где устроим общий сбор?

Детей было решено не приглашать. Они остались в своем интернате под присмотром учителей. Конференц-зал, помещавшийся на первом ярусе административного комплекса, был велик, но не был приспособлен для одновременного размещения почти всего населения Базы, поэтому стулья вынесли и расселись прямо на полу. Горбовский, Мбога, Фуками, Робинзон и Гнедых собрались около возвышения с микрофоном и определили порядок выступлений. Первым должен был выступить Мбога. Маленький доктор кивнул и взобрался на сцену. Гул множества голосов стих, и Мбога слегка прокашлялся, прочищая горло и проверяя акустику.