Сборник - Фантастика, 1965 год Выпуск 2

Марк ловит мои мысли и явно смущается. Что он испытывает? Жалость, смешанную с презрением? Ну да - вдобавок он все же подозревает, что я сознательно передаю ему свои мысли, и это кажется ему некрасивым. Еще бы! Дорого я дал бы теперь за возможность спрятаться, уйти в себя, не быть таким прозрачным и беззащитным!

– Значит, ты этого не хочешь? - недоумевая, спрашивает Марк. - Но тогда зачем же?… Ты, значит, действительно уже не можешь с этим справиться? - догадывается он. - Ну, вот скажи теперь: разве я неправ? Разве с тобой можно… Ну, прости, конечно. Но, знаешь, я хоть и не трус, а эти штуки меня пугают. Это чертовщина какая-то, что ни говори. И знаешь что - тебе лечиться надо, ты такой издерганный стал… Я маме уж говорил…

Вот он, результат долгих и терпеливых трудов, оправдание моей жизни - моя идеальная семья, соединенная такой прочной, такой глубокой связью, мой Светлый Круг, защищающий от враждебного мира! Дочь меня ненавидит, сын презирает, жена… жена, вероятно, жалеет по доброте своей, но и ей я основательно испортил жизнь. А другие? Отца и Валери я предал своим равнодушием, и они узнали мне цену… Даже Софи, простая душа, увидела сразу, чего я стою. И это ты считал прообразом будущего, окном в совершенный, гармонический мир? Имей мужество хоть признать свое поражение!

– Да, да, все вы правы, я один виноват! - кричу я, задыхаясь от боли и унижения. - И ты прав, Марк! Иди, что же ты стоишь!

Марк некоторое время колеблется, с тревогой глядя на меня.

– Я сейчас, только позову маму, - бормочет он.

Но как раз этого я уже не в силах вынести. Я чувствую, что не могу сейчас видеть никого, даже Констанс, и, может быть, даже особенно - Констанс.

– Ты не уходишь? - слова еле проходят сквозь мои сведенные судорогой губы. - Тогда я… я тоже не могу больше!

Я бросаюсь к двери на террасу; я бегу, боясь, что Марк меня опередит, удержит; я только одного хочу, уже не сознанием - сознание где-то вне меня, а кожей, сердцем, пересохшим ртом, руками, цепляющимися за пустоту, - хочу уйти, уйти куда угодно от осколков моего разбитого мира. Но я не могу уйти, я топчусь на месте, задыхаясь от нечеловеческих усилий, а звенящие, сверкающие осколки со всех сторон рушатся на меня, впиваются в тело, в мозг, я слепну, я глохну, я немею от яростной, беспощадной боли, я уже не в силах произнести хоть слово, не в силах молить о пощаде и только кричу, кричу нечеловеческим криком, как двадцать лет назад.

И, как тогда, спасительная тяжелая тьма наплывает на меня, наконец-то избавляя от пытки…

Начинало смеркаться, в глубине комнаты было уже совсем темно, и Робер включил настольную лампу у дивана.

– Клод все равно скоро проснется, - сказал он. - Я дал ему очень небольшую дозу.

Констанс смотрела на серое, осунувшееся лицо Клода - лишь легкое подергивание век говорило о том, что он жив.

– Все же я не понимаю, Робер, - тихо произнесла она, - как дошло до этого. Я ведь все время чувствовала, что ему плохо. А вы… разве вы не чувствовали?

Робер колебался.

– Видите ли, это был очень сложный эксперимент… - Он вдруг замолчал.

Констанс повернулась к нему.

– Сложный эксперимент? - медленно переспросила она. - Но ведь речь шла просто о гипнотическом внушении!

– Это и было гипнотическим внушением, - Робер шарил по карманам, ища спички. - Только не простым… Ну, вы же знаете, с Клодом ничто не просто.

– Да. Так что же все-таки? - Констанс глядела ему прямо в глаза.

– Я не мог просто внушить ему, чтоб он забыл. Или переменил мнение. Это была его idee fixe, центр его жизненной философии… Ну, все это, с телепатией, с подлинной связью между близкими людьми, с очагами сопротивления… Надо было наглядно показать ему, что получится, если Светлый Круг…

– Пожалуйста, продолжайте, - без выражения сказала Констанс.

– Ну, если Светлый Круг окажется реальностью… в условиях… в условиях третьей мировой войны. Если все кругом погибнут, а останемся лишь мы, которых он держит своей любовью. И все будет зависеть от его любви и нашего взаимопонимания.

Констанс долго молчала, опустив голову.

– Я не понимаю, как это было возможно, - наконец сказала она.

– Ну, я все заранее продумал и подготовил… Гипноз… И потом у нас с ним ведь существовала прочная телепатическая связь, так что я мог в известной степени контролировать опыт… Ему я обещал продемонстрировать опыты с электродами… Это я тоже делал для перебивки, вызывал различные воспоминания…

– Значит, Клод все это время был уверен, что началась война? - ровный голос Констанс слегка дрогнул, она откашлялась. - Но ведь война была его постоянным кошмаром, из страха перед войной он и придумал всю свою теорию! Теперь я понимаю… Боже, Робер, вы не должны были этого делать! Это может его убить!

– Я… нет, я в самом деле не подозревал, что он до такой степени болен страхом перед войной. У него все сводилось к мыслям о войне и к воспоминаниям о лагере.

– Вы-то знаете, что он пережил…

– Но я был вместе с ним, и Марсель, и многие другие, и мы в общем-то довольно редко об этом думаем.

– Он никогда не забывал. Не мог забыть.

– Теперь я вижу… Констанс, он, кажется, просыпается!

Дыхание Клода стало неровным, он пошевельнулся и простонал. Робер и Констанс молча стояли у дивана и ждали. Клод открыл глаза и сейчас же, вскрикнув, зажмурился.

– Клод, милый, что с тобой? - тихо спросила Констанс.

– Ты не ушла… и напрасно, - пробормотал Клод, не открывая глаз; лицо его было искажено судорогой глубокого страдания.

– У тебя глаза болят? Попробуй открыть глаза, Клод, пожалуйста, попробуй.

Клод осторожно приоткрыл глаза и сразу же, щурясь, сел на диване. Вид у него был растерянный.

– Подождите… Значит, это все-таки была нейтронная бомба?

Робер прикусил губу.

– Послушай, Клод, мы должны тебе объяснить… - начал он.

Клод внезапно встал и, нетвердо ступая, подошел к окну.

В Люксембургском саду серели прозрачные летние сумерки.

На аллее играли дети, их звонкий смех, приглушенный шелестом листвы и шорохом автомобильных шин, доносился в окно кабинета, на четвертый этаж старого дома на улице Вожирар.

Клод постоял с минуту, потом вернулся и лег на диван.

– Что со мной было? - еле слышно проговорил он, не открывая глаз. - Я… я болен?

– Нет… Ты помнишь, что мы с тобой уговорились встретиться сегодня утром?

– Сегодня утром? - ошеломленно переспросил Клод. - Нет…

– Ну, так вот, сегодня утром, в десять часов, ты приехал ко мне, - хмурясь, сказал Робер. - Твоя машина стоит и сейчас за углом, на улице Бонапарта. Ты поднялся ко мне и все это время провел в моей лаборатории. Сейчас девять часов вечера. Последний час ты проспал. Опыт продолжался около десяти Часов. Констанс почувствовала, что тебе плохо, и приехала.