Сборник - Фантастика 2002. Выпуск 2

Поехали дальше. Вопросы экономики в утопическом государстве решаются на кооперативных началах, а политические - "методами общественными: различные общества, кооперативы, съезды, лиги" и т.д. "Мы придерживаемся таких методов государственной работы, которые избегают брать сограждан за шиворот". Впрочем, не все так просто и гладко в мире будущего. Не забыл фантаст упомянуть и о вполне закономерных для государства нового типа контрдействиях, путчах и восстаниях. Не всем, например, пришелся по душе "Декрет об уничтожении городов свыше 20 тысяч жителей". "Помилованные" города (включая восстановленную после одного из восстаний Москву) превратились в уютные, озелененные саттелиты деревень, места "празднеств, собраний и некоторых дел".

Существуют и другие проблемы. Например, агрессивные выпады со стороны… Советской Германии! Впрочем, вражескую армию стремительно - всего за полчаса! - разгоняют (именно так) "метеофорами" - приспособлениями, которые россияне в мирное время используют для управления дождями и ураганами. И в ознаменование победы, над крестьянской Москвой звучит торжественный "Прометей" Скрябина - государственный гимн Российской Крестьянской Республики…

Любопытна и история издания этой утопии. "Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии" рекомендовал к печати сам В.И. Ленин. "Надо мечтать!" - учил вождь пролетариата… Но печально обрывались эти мечты, судьба "рекомендованного" мечтателя А. В. Чаянова - красноречивый пример. Ведь обвинения в адрес ученого и писателя строились на основании как раз его фантастической повести.

Многие фантасты-утописты, даже самые лояльные, в 1930-е разделили судьбу Чаянова.

Утопия Александра Чаянова - одна из немногих (если не единственная) попыток в ранней советской фантастике детально изобразить социальное и экономическое устройство общества и уж точно "Путешествие…" - последнее произведение, посвященное не абстрактному всепланетному коммунистическому обществу, а обустройству России*.

С этого момента тематические границы нашего обзора неизбежно размываются и мы вынуждены говорить об утопиях вообще. В советской литературе о будущем "русское поле" растворилось или, точнее, раздвинулось. Для утопистов советской эпохи казалось немыслимым построение идеального общества в рамках одной страны. Расползание "Новой русской идеи" по планете представлялось процессом закономерным и неизбежным. Россия если и фигурировала в произведениях, то исключительно в качестве географической точки.

Понять, осмыслить, художественно воплотить глобальные социальные сдвиги, потрясшие Россию, ухватить и пропустить через себя настроения противоречивой эпохи, - задача, посильная только Большому Художнику. Будем объективны: на 80 процентов цех молодой советской фантастики составляли литературные дилетанты. Искренне желавшие утвердить знамя НФ в литературе, иногда способные, добротные литераторы, но - не Художники. Произведения, поднявшиеся до уровня осмысления современности - большая редкость в советской НФ 20-х годов. С романами о будущем ситуация была еще плачевней.

И все-таки было несколько произведений утопического жанра, так или иначе отразивших романтико-трагедийное ощущение эпохи.

В 1922 году в Канске мизерным тиражом была издана за счет средств автора повесть Вивиана Итина "Страна Гонгури". Возможно, эта одна из первых советских утопий так и затерялась бы во времени, если бы ее не заметил А. М. Горький, с подачи которого в 1927 году в несколько переработанном и дополненном варианте повесть была переиздана в 1927 году Госиздате под названием "Открытие Риэля".

Произведение построено на двух сюжетных планах - реальном и вымышленном. Молодой красноармеец Гелий, оказавшись в плену белочехов, ожидает расстрела. Его сосед по камере - старый доктор, сочувствующий большевикам, погружает юношу в гипнотический сон, в котором Гелий осознает себя другой личностью - гениальным ученым будущего Риэлеме. Итин талантливо и вдохновенно рисует картину гармоничного, счастливого будущего, когда из словаря вычеркнуто слово "война", люди увлечены духовным самосовершенствованием, самозабвенно отдаются не только постижению наук и искусств, но и любви. Так бы и осталась утопия всего лишь еще одной красивой сказочкой, если бы автор вдруг не ввел в повествование трагическую ноту. Ученый Риэль открыл вещество онтэ, позволившее людям покорить тяготение, изобрел аппарат, при помощи которого можно заглядывать в различные эпохи. Он обласкан обществом, любим самой красивой девушкой планеты - Гонгури. Но беспокойному ученому все мало. Он стремится проникнуть в самые сокровенные тайны Мироздания, достичь полного совершенства, но осознав, что это ему не по силам, кончает жизнь самоубийством.

Такой неожиданный поворот сюжета, резко конфликтующий с жизнеутверждающим пафосом предыдущих сцен, резко выталкивает "Страну Гонгури" из строя бесконфликтных коммунистических утопий и одновременно выстраивает мостик между красивой мечтой и "недостроенной" реальностью. Ведь и "реальный" юноша Гелий в конечном счете погибает. Связь между вымыслом и жизнью грубо разрушается - путь к счастью не бывает легким.

В 1938 году поэт и утопист Вивиан Итин был арестован по обвинению в шпионаже и расстрелян в Новосибирске.

Еще выше трагедийная нота звучит в небольшой повести А.Н. Толстого "Голубые города" (1925). Толстой тоже совмещает реалистический и фантастический планы повествования, момент перехода почти незаметен. Главный герой - юный красноармеец и талантливый архитектор, в сыпном бреду видит свою мечту - голубые города счастливого будущего: "Растениями и цветами были покрыты уступчатые, с зеркальными окнами, террасы домов. Ни труб, ни проволок над крышами, ни трамвайных столбов, ни афишных будок, ни экипажей на широких улицах, покрытых поверх мостовой плотным сизым газоном. Вся нервная система города перенесена под землю. Дурной воздух из домов уносился вентиляторами в подземные камеры-очистители… В городе стояли только театры, цирки, залы зимнего спорта, обиходные магазины и клубы - огромные здания под стеклянными куполами". Преобразились не только города, но и вся планета: исчезли границы, там, где когда-то были мерзлые тундры и непроходимые болота - "на тысячи верст шумели хлебные поля". Но красивая мечта сталкивается с суровой действительностью. Для Буженинова, мечтателя и идеалиста, изломанного революцией и гражданской войной, идея построения голубого города будущего становится навязчивой, смыслом всей жизни, манией. И он поджигает вполне реальный город, несовместимый с его мечтой: "План голубого города я должен был утвердить на пожарище - поставить точку…". Толстой обрывает повествование неожиданно и жестко: "Буженинов Василий Алексеевич предстанет перед народным судом".