Рэй Брэдбери - Сборник 12. На посошок

Во время завтрака Чарльз Дуглас заглянул в свежую газету и застыл, увидев дату. Он откусил еще кусочек гренка, вновь покосился на дату и отложил газету в сторону.

— Господи… — произнес он вслух.

Его жена Элис удивленно подняла на него глаза.

— Что с тобой?

— Неужели ты не понимаешь? Сегодня четырнадцатое сентября!

— Ну и что?

— Как что? Сегодня первый день школьных занятий!

— Повтори еще раз, — попросила она.

— Сегодня начинаются занятия, летние каникулы закончились, все вернулись в школу — знакомые лица, старые приятели…

Он поднялся из-за стола, чувствуя на себе взгляд Элис.

— Я тебя не понимаю, — сказала она.

— Сегодня первый день занятий, неужели непонятно?

— Но к нам-то какое это имеет отношение? — изумилась Элис. — У нас нет ни детей, ни знакомых учителей, ни друзей, дети которых учились бы в школе.

— Все это так, — ответил Чарли странным голосом и вновь взял в руки газету. — Но я кое-что обещал…

— Обещал?! Кому?

— Нашим ребятам, — ответил он. — Много-много лет тому назад. Который сейчас час?

— Половина восьмого.

— Надо поторапливаться, иначе мне туда не поспеть.

— Выпей еще чашечку кофе и возьми себя в руки. Ты выглядишь просто ужасно.

— Я только что об этом вспомнил! — Он следил за тем, как она наливает кофе в его чашку. Я обещал. Росс Симпсон, Джек Смит, Гордон Хейнз. Мы поклялись друг другу в том, что встретимся в первый день занятий ровно через пятьдесят лет после окончания школы.

Его супруга опустилась на стул и отставила кофейник в сторону.

— Стало быть, эту клятву вы дали в сентябре тридцать восьмого года?

— Да, это было в тридцать восьмом.

— Да вы просто болтались да языками чесали с Россом, Джеком и этим твоим…

— Гордоном! И вовсе мы не просто чесали языками. Все прекрасно понимали, что, покинув школьные стены, мы можем не встретиться уже никогда, и тем не менее поклялись во что бы то ни стало встретиться четырнадцатого сентября восемьдесят восьмого года возле флагштока, который стоит перед входом в школу.

— Вы дали такую клятву?

— Да, да — мы дали страшную клятву! Я же сижу и болтаю с тобой, вместо того чтобы мчаться к условленному месту!

— Чарли, — покачала головой Элис, — до твоей школы сорок миль.

— Тридцать.

— Пусть даже тридцать. Если я правильно тебя поняла, ты хочешь поехать туда и…

— Я хочу поспеть туда до полудня.

— Ты знаешь, как это выглядит со стороны, Чарли?

— Меня это нисколько не волнует.

— А что, если ни один из них туда не приедет?

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Чарли.

— А то, что только болван вроде тебя может свихнуться настолько, чтобы верить…

— Они дали слово! — вспыхнул он.

— Но с той поры прошла целая вечность!

— Они дали слово!

— За это время они могли передумать или попросту забыть.

— Они не забыли!

— Но почему?

— Потому что они были моими лучшими друзьями, каких не было никогда и ни у кого!

— Бог ты мой, — вздохнула Элис. — Какой же ты все-таки наивный.

— Я наивный? Но я-то вспомнил, чего бы им тоже не помнить?

— Таких психов, как ты, днем с огнем не сыщешь.

— Спасибо за комплимент.

— Разве не так? Во что ты превратил свой кабинет! Все эти паровозики фирмы «Лайонел», машинки, плюшевые игрушки, старые афиши!

— Ну и что?

— А эти бесконечные папки, набитые письмами, полученными еще в сороковые, в пятидесятые или в шестидесятые годы!

— Это особые письма.

— Для тебя — да. Но неужели ты полагаешь, что твои адресаты так же дорожат твоими письмами?

— Я писал отменные письма.

— Не сомневаюсь. Но ты попроси своих корреспондентов прислать твои старые письма. Много ли ты их получишь?

Он промолчал.

— Какая чушь! — фыркнула Элис.

— Прошу тебя, никогда не произноси таких слов.

— Разве это ругательство?

— В данном случае да.

— Чарли!

— Ну что еще?

— Помнишь, как ты понесся на тридцатилетие вашего драматического кружка, надеясь увидеть какую-то там полоумную Сэлли, которая тебя не только не узнала, но даже и не вспомнила?

— Ладно тебе.

— Боже мой… — вздохнула Элис. — Ты только не подумай, что я решила испортить тебе праздник. Просто я не хочу, чтобы ты расстраивался понапрасну.

— У меня толстая кожа.

— Да неужели? Говоришь о слонах, а охотишься на стрекоз.

Чарли поднялся из-за стола и гордо выпрямил спину.

— Идет великий охотник, — произнес он.

— Как же, как же…

— Мне пора.

Она проводила его взглядом.

— Я ушел, — сказал напоследок Чарли и захлопнул за собой дверь.

Господи, подумал он, такое чувство, будто вот-вот наступит Новый год.

Он нажал на педаль газа, немного отпустил и вновь утопил ее и медленно поехал по улице, пытаясь собраться с мыслями.

Или, может, думал он, такое чувство возникает в канун Дня всех святых, когда веселье заканчивается и гости расходятся по домам.

Он ехал с постоянной скоростью, то и дело поглядывая на часы. Времени у него было еще предостаточно.

А что, если Элис права и он отправился в никуда, пытаясь поймать журавля в небе? И вообще, почему эта встреча кажется ему такой важной? Разве он хоть что-нибудь знает о тогдашних своих приятелях? Ни писем, ни звонков, ни встреч — хотя бы по чистой случайности, ни некрологов. Подумай-ка о последнем и прибавь газу! Господи, не могу дождаться! Он громко рассмеялся. Когда ты в последний раз испытывал подобные чувства? В ту далекую пору, когда был совсем еще ребенком и вечно чего-то ждал. Рождество? До него миллион миллионов миль! Пасха? Полмиллиона. Хэллоуин? Тыквы, беготня, крик, стук, звонки, пахнущая картоном теплая маска. День всех святых! Самый лучший праздник на свете. С той поры прошла уже вечность. А как он ждал четвертого июля! [1] А как он ждал четвертого июля! — День независимости США, общегосударственный праздник (4 июля 1776 г. была подписана Декларация независимости США). Проснуться раньше всех, выскочить полуодетым на лужайку перед домом и первым поджечь шестидюймовые шутихи, от треска которых тут же проснулся бы весь город. Эгей, вы слышите? Это я! Четвертое июля… Он просто сгорал от нетерпения.

И так каждый день. Дни рождения, поездки на озеро, вода которого оставалась холодной даже в жару, фильмы с Лоном Чейни, горбун Квазимодо и призрак оперы. [2] …фильмы с Лоном Чейни, горбун Квазимодо и призрак оперы. — Лон Чейни (Алонсо Чейни, 1883–1930) — знаменитый характерный актер немого кинематографа США, прозванный «человеком с тысячью лиц»; будучи сыном глухонемых родителей, с детства занимался пантомимой. Наиболее известные роли — Квазимодо в «Соборе Парижской Богоматери» (1923), призрак оперы в «Призраке оперы» (1925). Его сын Лон Чейни-мл. (Крейтон Чейни, 1907–1973) также снимался в кино, преимущественно в фильмах ужасов. Попробуй тут дождись. Пещеры на склоне оврага, знаменитые фокусники… Скорее бы. Скорее. Зажги бенгальский огонь! Ждать уже невмоготу.