Олег Азарьев - Картина

Тихо. Редкие прохожие. Успокаивающе шуршит листва на деревьях, старых, как сами кварталы. За деревьями – надменного достоинства особняки в лепных украшениях. Кажется, из каждого окна веет уютом и достатком.

Разумеется, это не ветхие кварталы окраины, где мусор, грязь, крысы, нищета, которым сопутствуют вечные многочисленные и неразрешимые проблемы. Это кварталы, где отдыхают от суеты и деловитости центра потомки родовых фамилий, крупные финансовые и промышленные дельцы, их семьи и любовницы.

Такие кварталы – фундамент государства, считал Сириск и намеревался рано или поздно, когда счет в банке станет достаточно внушительным, свернуть подпольный бизнес, продать дело, уйти на покой и поселиться в одном из подобных респектабельных кварталов…

Музей помещался в угловом здании, бывшем чьем-то особняке, небольшом, но впечатляющем, выкрашенном в светло-желтый цвет, двухэтажном, с высокими светлыми окнами. По обе стороны особняка тянулись узорчатые решетки, за ними шелестел под ветром маленький парк.

Сириск оставил машину за углом возле парковой решетки и отправился к парадному входу между двух колонн. Потянул массивную дверь с фигурной медной ручной и вошел. Заплатив за билет, поднялся из вестибюля в залы. Посетителей почти не было.

Сириск,смотрел картины невнимательно, искал всего одну, ту самую: "Избавление святой Октавии".

Обнаружил ее на втором этаже в левом, самом просторном зале с оконными проемами от пола до потолка. Здесь были собраны лучшие экспонаты: скульптуры, полотна знаменитых мастеров, и в центре, как особая гордость, небольших размеров "Избавление святой Октавии" неизвестного художника XVII века.

Сириск, состроив скептическую гримасу, подошел, окинул картину оценивающим взглядом. Ничего необыкновенного. Тогда Сириск принялся рассматривать детали, потом – снова картину в целом и решил, что в ней все-таки есть что-то. Очень неуловимое. Он продолжал разглядывать картину, открывая все новые достоинства, неотразимые, привораживающие. Чем дольше он смотрел на картину, тем труднее было отвести от нее взгляд.

И вдруг, в какой-то момент Сириску почудилось невообразимое: он словно бы очутился в картине, и все вокруг ожило. Сначала медленно, а потом все быстрей побежал, журча, прозрачный ручей; зашевелили плавниками серебристые медлительные форели. Возле замшелого, сырого валуна, блестящего слизью, громадного, нависающего, напряглось гибкое тело, затрепетали ноздри настороженной лани, а детеныш ее нетерпеливо ударил копытцем. Сумрачная растительность вокруг зашумела, закачалась от налетевшего ветерка, свежего и прохладного. И дымка вдали заколебалась над горами, полями и едва различимыми башенками средневекового городка. Зазвенели птичьи голоса в густых кронах. В последний раз смрадно вздохнуло чудовище, поверженное мечом воина, багровые глаза потускнели, с клыков потекли на траву струйки яда – трава, политая им, свертывалась и чернела. Звякнули половинки разрубленной цепи на поднятых руках обнаженной красавицы. Она и воин потянулись друг к другу. Воин влюбленно и нежно глядел на Октавию. Ее глаза блестели радостью, благодарностью, а может, и ответной любовью. И руки их соединились, и губы коснулись губ…

Ошеломленный Сириск зажмурился, и все оборвалось. В музейном зале – полная тишина. И только в дальнем углу, как показалось Сириску, слабым эхом рассеивались последние отзвуки ожившего мира.

Сириск быстро спустился вниз, в туалет, неловкими от волнения пальцами достал сигарету, закурил. И тут до него окончательно дошло, какой силой воздействия обладает картина. "Боже! – оторопело подумал Сириск. – То, что за нее заплатили – мелочь. Она стоит гораздо больше. В пять, в десять раз! Да нет! Миллионы для нее – не цена! За такую картину любой стоящий коллекционер отдаст все, что имеет. Достаточно ему вглядеться…"

Однако после второй подряд сигареты, постепенно успокаиваясь, Сириск снова стал мыслить рассудительно. Он прикинул, что за неизвестную картину неизвестного художника никто не станет платить бешеную сумму, какой бы силой воздействия она ни обладала. Так что цену можно поднять вдвое, максимум втрое больше той, что заплатил музей. Но главное – картина стоит похищения.

Сириск вспомнил Руфа после знакомства того с картиной – потрясенного и переменившегося. "Слякоть, – презрительно подумал он. – Размазня".

Покурив, он обследовал помещение туалета. Выбраться через него из музея оказалось проще простого. К тому же туалет на ночь не запирался – на двери вообще не было замка. "Вот ротозеи!" – подумал Сириск с укоризной и покачал головой.

Затем он отправился бродить по музею, чтобы разобраться в обстановке и разработать план кражи.

На следующий день Сириск приехал в музей незадолго до закрытия.

Над горизонтом, отчеркнутым темной полосой железных и черепичных двускатных крыш, светилась полоса заката. Сверху на нее четким волнистым краем наползала сизо-синяя тяжелая низкая туча, затянувшая почти все небо. Ночь обещала быть безлунной, беззвездной, дождливой.

Машину Сириск оставил там, где и вчера, – в переулке возле парковой решетки. Сунув входной билет в карман, прошелся по залам, украдкой поглядывая на часы.

Звонок, известивший о закрытии музея, застал его на втором этаже, в зале импрессионистов. Задержавшись возле наброска Сезанна, он огляделся – никого. Приоткрыв дверь, за которой лестница вела на чердак, Сириск проскользнул в щель. Дверь, тихо щелкнув, закрылась. Сириск стоял в темноте. Включив фонарик, подсвечивая под ноги, он поднялся по цементным ступенькам на площадку с запертой на замок чердачной дверью. На стенах здесь проступали потеки сырости, пахло плесенью и еще чем-то затхлым. В углу была свалена всякая рухлядь.

Сириск давненько не занимался подобными вещами и поэтому слегка волновался. "Отвык," – усмехнулся он, натягивая тонкие резиновые перчатки.

Вскоре в зале зашаркал по паркету сторож, по виду, как успел приглядеться Сириск, тощий, глуховатый безобидный старик.

На случай, если бы сторож запер дверь в убежище Сириска, тот прихватил отмычки. Но сторож проковылял мимо, даже не замедлив шаг.

Сириск подождал еще немного, потом спустился в зал, прислушался. Тихо. По жестяным подоконникам громко барабанит дождь. Снаружи, за мокрыми стеклами, расплывчато горят фонари. Музей темен, пустынен.

Сириск прошел на первый этаж, в вестибюль. Ковровые дорожки на мраморных лестницах скрадывали шаги, – Сириску это было на руку.

В вестибюль с вешалками гардероба и зеркалом до потолка свет пробивался только из комнатки сторожа под лестницей. Дверь туда была плотно притворена. Сириск кусачками перекусил телефонный провод, идущий в каморку. Затем достал из кармана кусок проволоки, осторожно продел в скобы для висячего замка и хорошенько закрутил концы.