Сергей Лукьяненко - Фантастика 2000

Самым экзотическим фильмом из всех, что были сняты по моим работам, оказались «Районные соревнования по домино».

Это рок-опера. Я его видел только раз, когда режиссер со Свердловской студии сдавал картину. Дальнейшей судьбы фильма не знаю. Стоит, наверное, сказать, что по крайней мере два фильма снимались по два раза. Сначала в Ленинграде был поставлен двухсерийный телефильм «Похищение чародея». Затем через десять лет его еще раз сняли на Свердловской киностудии. Режиссер первого бережно относился к тексту повести, что и повредило фильму. Второй режиссер половину фильма пустил на боевые сцены штурма средневекового города. Что тоже повредило.

Смешнее было с повестью «Умение кидать мяч». Сначала ее сняли на «Узбекфильме» под названием «Это случилось в субботу» (может, понедельник — не помню точно). В повести герой обладает абсолютным даром управлять своими движениями. Получает он такую способность, приняв таблетку. И вот герой, толстый, низенький сорокалетний инженер, начинает играть в баскетбол, поскольку попадает мячом в кольцо из любого места на площадке. Получается трагикомедия. О несоответствии способностей человека его желаниям… Когда сценарий, написанный Французовым и Шлепяновым (последний скрылся под псевдонимом), сдавали на студии, руководство запретило упоминать о таблетке, так как это — типичный допинг, с которым мы все боремся. Поэтому у толстячка, оказывается, был талант от Бога, а в конце фильма он делится своим опытом с подрастающим поколением.

Вторично этот фильм сделали в Москве, объединив с рассказом «Летнее утро».

Вот, пожалуй, и все, что можно рассказать о моих попытках создавать фильмы. Заметного следа в кинематографе я не оставил, но значительный кусок своей жизни, лет десять, провел в мире кино.

Если спросить меня, какие моменты в кинематографической карьере мне более всего запомнились, я ответил бы, что удивительных и очень романтических приключений у меня не состоялось, так как сценарист — человек как бы примыкающий к группе, но не равноправный ее член, его встречают на аэродроме, но редко провожают. Надо трезво оценивать свое место в этом процессе, тогда не будет разочарований. И не следует проклинать режиссеров за слабые фильмы по вашим сценариям. Почти всегда сам сценарист и виноват.

Пожалуй, могу вспомнить одно потрясение.

Майоров снимал «Золотых рыбок» в Калуге. Он попросил меня приехать, и когда я добрался до гостиницы, группа уже уехала на съемки. Мне объяснили, как пройти к реке.

Улица скатывалась к Оке круто и живописно. В конце улицы сверкала река, а у берега стояла пристань. Обыкновенная речная пристань. С обыкновенной вывеской «Великий Гусляр».

«Странно, — подумал я. — Откуда-то мне известно это название… Но почему Великий Гусляр? Я же в Калуге!» И тут я понял — я же придумал этот город! Его не существует.

А пристань существует. Потому что в том воля кинематографа!

Мое сочинение на тему, как стать фантастом в нашей стране, завершается, потому что возникает опасность повторений.

Хотелось бы поговорить напоследок о том, что произошло с фантастикой и соответственно со мной в последние годы.

Начиная с момента создания современной фантастики, выкованной руками Стругацких и Ефремова, а затем и плеядой фантастов-шестидесятников — Варшавским, Громовой, Нудельманом, Полещуком, Михайловым, Альтовым и Журавлевой, Войскунским и Лукодьяновьш, Гансовским, Биленкиным (простите, если кого-то пропустил), в ней бурлила, все откровеннее, идеологическая борьба. Явление шестидесятников, как в обществе в целом, так и в литературе и искусстве, яркое и революционное, начало размываться и исчезать под гнетом «советской контрреформации». Семидесятые годы — крушение надежд и окостенение идеологических идолов. Ведь фантастика, которую творили Стругацкие и их друзья, была ужасна тем, что ставила под сомнение волю партии. Только партии в нашей действующей модели антиутопии дозволено было знать, каким будет тот самый коммунизм, к которому мы стремились. А партия, если вы внимательно прочтете литературу советской эпохи, совершенно не представляла, что это за зверь — коммунизм и что мы будем с, ним делать.

При определенном ослаблении диктата идеологических органов после XX съезда партии появились писатели нашего цеха, которые захотели сами разобраться в том, что же нас ждет.

А как только начинаешь разбираться, оказывается, что будущее невозможно изобразить одной розовой краской. Иван Ефремов честно старался заглянуть в коммунизм, победивший во всей Вселенной, и остаться оптимистом. «Туманность Андромеды» партийная критика носила на щите, но на самом-то деле — с оглядкой. И, отворачиваясь, идеолога сплевывали и воротили рожи — у Ефремова получился сомнительный оптимизм.

Затем через год-два пришли Стругацкие. И что бы они ни говорили о светлом будущем, какие бы коммунистические реалии ни старались поначалу изобразить, даже самому недалекому идеологу становилось ясно: наваливается угроза пострашнее американских опусов об атомной войне. Стругацкие писали о будущем нашей державы, на самом-то деле, по-моему, совершенно не веря в коммунизм и давая понять своим читателям, что те его не дождутся.

Недаром так скоро и безусловно Стругацкие стали кумирами младших научных сотрудников — мыслящей части нации.

До конца шестидесятых, все более стервенея, официальные критики делали вид, что ничего особенного не происходит. В это десятилетие Стругацких активно издавал не только умеренно-либеральный «Детгиз», но и «Молодая гвардия», в которой до поры до времени власть оставалась в руках Жемайтиса и его сотрудниц.

Именно ЦК ВЛКСМ и понял, как только память о хрущевской оттепели скисла и растворилась в национал-коммунистических воплях, что надо перекрыть кислород «циникам и нытикам», которые уничтожают веру в светлое будущее.

Редакцию Жемайтиса разогнали и набрали вместо старых редакторов комсомольских мальчиков, готовых на все ради карьеры: как правило, бездарных писателей, неумных интриганов, которых отличала хорошая комсомольская злоба, умение войти в роли союзников не только в ЦК комсомола, но и в Госкомиздат и главный ЦК. И там, где Стругацких не могли разоблачить и потоптать, в ход шла клевета и низкая сплетня, например, обвинение в том, что они «навели» чекистов на дом Ефремова после его смерти и стали инициаторами обыска в квартире Ивана Антоновича. Кстати, уже в наши дни стало известно, что Ефремова много лет числили в английских шпионах и «пасли» совершенно официально. Я помню, как мне «достоверно» рассказывали солидные люди, что Стругацкие уже собрали чемоданы и уезжают в Израиль — и эта сплетня использовалась в качестве оружия надежного рода: «Как можно их издавать, если всем известно, что они уже предали Родину?» С годами Стругацким становилось все труднее печататься.