Сирил Корнблат - Синдик

А теперь за работу. Проповедь должна была быть посвящена началу мясопустной недели, с которой пойдет время поста. Мысли отца Амвросия блуждали в поисках текста. Пост… селедка… покаяние… великий грех… корыстолюбие… ростовщичество… расплата за грехи… богатенький молодой сэр Болдуин в своем полуразвалившемся замке на холме… снова селедка сейчас и per saecula saeculorum, пока сэр Болдуин не искупит свой грех.

В этот момент сэр Болдуин с важным видом вошел в келью. Отец Амвросий почтительно встал и произнес с едва заметной фальшью: «Pax vobiscum».

— Чего? — спросил сэр Болдуин, хлопая своими глупыми голубыми глазами. — А, ты имел в виду меня, падре. Не очень-то хорошо с твоей стороны обращаться ко мне по-латыни. Я говорю на языке короля норманнов. Я хочу сказать, что если этот язык хорош для Его Величества Ричарда, то он хорош и для меня. Итак, чем могу быть полезен, падре?

Отец Амвросий мягко напомнил ему: — Вы пришли повидать меня, сэр Болдуин.

— Как ты сказал? А! Итак, я пришел. Я охотился на великолепного оленя, падре, и я потерял его след после того, как все утро преследовал его. Я хотел бы знать, к кому из святых можно обратиться за помощью по такому ерундовому делу. Я хочу сказать, что я хотел показать парням, что такое настоящая охота, и мы нашли этого оленя, а он исчез. Не думай, падре, это были хорошие ребята, и они не подшучивали надо мной, но разговоры такого рода слышны кругом, и в этом нет ничего хорошего, не правда ли? Поэтому ты скажешь мне, как друг, кто из святых может представить эту историю в наилучшем для меня свете?

Отец Амвросий подавил в себе желание заскрежетать зубами, задумался и сказал: — Думаю, это святой Хуберт, он занимается охотой на оленя.

— Отлично, падре! Значит, Снятой Хуберт, Хуберт. Я не забуду, у меня есть кузен, которого зовут Хуберт. Я уже несколько лет его не видел, бедняжка. У него был свищ — он жил только жидкой пищей и не мог сесть на коня, чтобы поохотиться. Бедняга! Ладно, я ухожу, — нет, есть еще одно дело. Думаю, что в это воскресенье ты будешь читать проповедь против ростовщичества, ведь так? Эта деревенщина золотарь имел наглость заявить мне, что я должен отдать ему Фоллоуфилд! Сорок акров, и у него есть наглость заявлять мне, что они больше не мои! Будь другом, падре, сделай с кафедры несколько намеков в его адрес, чтоб он понял, кого ты имеешь в виду, хорошо?

— Ростовщичество — это грех, — осторожно проговорил отец Амвросий, — но причем тут Фоллоуфилд?

Сэр Болдуин с оттенком раздражения покрутил кончики своих светлых усов.

— Факт тот, падре, что я этому парню сказал, когда занимал у него двадцать марок, что залогом будет Фоллоуфилд. Я спрашиваю тебя, падре, моя ли это вина, что мои арендаторы — ворующие саксонских свиней лентяи, и я не могу выбить из них деньги?

Приходской священник не подал виду, что его это задело. Он сам по происхождению был чистокровным саксонцем.

— Сделаю все, что в моих силах, — сказал он. — И, сэр Болдуин, прежде чем вы уйдете…

Молодой человек остановился в дверях и обернулся.

— Перед тем, как вы уйдете, позвольте спросить, когда вы заплатите за места в церкви, не говоря уже о церковной десятине?

Сэр Болдуин просто отмахнулся. — Я думал, что уже сказал тебе, падре. У меня лично нет ни фартинга, а этот деревенщина говорит мне, чтоб я убирался с Фоллоуфилда, который я получил от своего отца, а тот — от своего. Поэтому какого дьявола — о, прости — как я могу заплатить за места и десятину, да и за все остальное, что вы требуете от простого человека?

Как только отец Амвросий попытался вставить слово, он поднял свою руку в перчатке. — Нет, падре, больше ни слова об этом. Я знаю, ты хочешь сказать, что если я буду так себя вести, то не попаду в рай. Не сомневаюсь, что ты ученый и все прочее, но все равно скажу пару слов. Факт тот, что я таки попаду в рай. Видишь ли, падре, Бог — это джентльмен, и он не будет препятствовать туда попасть другому джентльмену из-за каких-то проблем с парой монет, что может случиться с каждым джентльменом, ведь так?

Вынести подобную ересь было выше сил отца Амвросия; он опустил глаза.

— Вот так-то, — весело прощебетал сэр Болдуин. — А святого этого зовут Хуберт. Видишь, я не забыл! Не такой уж я дурак, как некоторые думают.

И он ушел, наспистывая какой-то мотив.

Отец Амвросий снова сел и уставился на пергамент. Составить проповедь о ростовщичестве для этого хлыща. Ладно, ростовщичество-таки действительно грех. Христианам свойственно одалживать друг другу в нужде и не считать цену этому поступку. Слышал ли кто-нибудь, чтобы сэр Болдуин что-нибудь кому-либо одалживал? Конечно, он — владелец поместья и защищает вас от внешних врагов, но никаких агрессий здесь никогда не было…

Наконец священник окунул перо и нацарапал на пергаменте: ROM. XIII ii, viii, XV i. «И кто восстанет против власти, восстанет против божьего правления… не будьте должниками… мы должны покорно нести немощь слабости…» Текст, усиленный голосом с кафедры, должен заставить деревенского золотаря дважды подумать, прежде чем предъявлять свои требования сэру Болдуину. Ростовщичество — действительно грех.

Раздался робкий стук в дверь. Тот самый золотарь, в кожаном фартуке, по имени Джон, стоял в дверях, переминая в своих огромных, покрытых ожогами, ручищах шапку.

— Да, сын мой? Входи. — Но посмотрел он на него не очень приветливо. Ему следовало бы получше знать, что негоже поддаваться искушению грехом корыстолюбия.

— Итак, что тебя привело ко мне?

— Отче, — проговорил деревенский парень. — Я пришел, чтобы передать это вам.

Он подал священнику мягкий кожаный кошель. В нем что-то звенело.

Отец Амвросий высыпал содержимое на свой стол и задумчиво потер пальцем грязные серебряные монеты. Пять марок и одиннадцать пенни серебром. Никакой селедки до конца поста! Серебро предназначалось епископу, причем ею количество сделает честь этому приходу! Позолота для изображения Пресвятой Девы Марии! А возможно, и пара стекол для окон в церкви!

Тут он сгреб монеты и засунул их обратно в кошель. — Тебе достались они через грех, — проговорил он спокойно. — Грех корыстолюбия вселился в твое сердце, а ты грешишь еще и и ростовщичеством по отношению к своему брату по христианской вере. Не отдавай эти деньги церкви — верни их твоим жертвам.

— Отче, — чуть не плача пробормотал золотарь, — простите меня, вы не поняли. Они все идут и идут ко мне. Они говорят, что у них все в порядке, что они одалживают день так же, как лошадь. Разве это не глупо? Неужели вы думаете, что я хотел стать ростовщиком? Нет! Я был честным золотарем, а честный золотарь всегда оказывается в тяжелом положении. Все деньги в деревне каким-то образом оказываются в его руках. Кто-то оставляет марку на хранение и платит за ее сохранность пенни в год. Другой несет тебе серебряные монеты, чтобы ты сделал ему блюдо, и волей-неволей, какие-то монеты остаются. А потом приходит кто-то еще и говорит: «Дай мне для того-то и для того-то марку на год, и я верну ее тебе еще с одной маркой». Отче, они меня упрашивают! Они говорят, что им придет конец, если я им не одолжу, что их старые родители умрут, если они не смогут купить им пиявок, что их покойные родственники будут гореть в аду, если они не заплатят Господу, и что в этом случае делать человеку?