Евгений Гаркушев - 2010 № 1

— Спасибо. Пешка постою.

— Случилось, что ли, чего?

— Да вот, гляжу, день у тебя сегодня приемный. Подъезд-то твой из моих окон — как на ладони. С самого утра идут и идут. Дай, думаю, и я загляну.

— Да это так, клиенты… — буркнул колдун. — Кому судьбу узнать, кому зубы заговорить…

— Ну, насчет зубов это и мы могем, — глубокомысленно заметил Платон. — Крутые, однако, у тебя клиенты! На двух джипах приезжают. Только почему-то за уголком ставят, а сами до подъезда ножками-ножками и все вдоль стеночки, все с оглядочкой… Потом смотрю: мать честна! Кандидат в Президенты собственной персоной пожаловали. Уважил, стало быть, старика… Сколько он у тебя уже не был?

— Да почитай, все полмесяца…

— А за неделю до выборов, значит, вспомнил. Похвально, похвально… Как он, кстати, на твой взгляд?

— Как-как! — хмуро отозвался Ефрем. — Порченый — он и есть порченый.

— Да ладно тебе! — пристыдил его Платон. — В кандидаты угодить — шутка? Погоди, будут тебя еще на старости лет по школам водить, будешь детишкам рассказывать, как такого орла воспитал. Только, слышь, — озабоченно добавил он, — про художества его особо не распространяйся. Ну там как склад продовольственный взломал… Или это он до тебя еще?

— До меня.

— А сейчас он с тобой о чем говорил?

— Да если бы со мной! — бросил в сердцах старый чародей. — Он тут в моем лице всему баклужинскому народу речи толкал. О единстве и процветании. Чуть ли не в партию вступить агитировал. Сунул я его в размыкало, чтоб опомнился малость…

Платон Кудесов моргнул.

— А размыкало откуда?

— Сам на скорую руку сварганил. Что подвернулось — из того и…

Маститый нигромант уважительно выпятил губы и медленно поцокал языком. Словно лошадка под окнами прошла. Как бы там ни было, а Ефрем Нехорошев все равно оставался первым колдуном Баклужино. Верно говорят: мастерства не пропьешь.

— Еще, я слышал, хорошее средство — в прорубь головой окунуть, — заметил чернокнижник. — А после того, как в размыкале побывал? Что говорил?

— Жалился, — вздохнул Ефрем. — Никакой, говорит, жизни. Ни вздохнуть, говорит, ни кашлянуть…

Платон Кудесов задумчиво выпятил массивную нижнюю губу и свел брови, отчего лик его стал окончательно львиным. Хоть над подъездом лепи.

— Да, пожалуй, в чем-то ты и прав, — молвил он со вздохом. — Как говаривал Карлос Кастанеда, не по Хуану сомбреро… И ведь хороший колдун из него уже получался! А политик… Ну вот честно скажи, Поликарпыч, какой из него к черту политик? Ни ступить, ни молвить не умеет…

— За него там и молвят, и ступят, — проворчал Ефрем.

— Знаю… — горестно отозвался Платон. — Ох, знаю… Сам, между прочим, в избирательном штабе состою.

— Кем? — с неожиданным проблеском интереса спросил колдун.

— Так… на подхвате…

— Но влияние-то имеешь?

— А как же! Не мальчик, чать…

Оба задумались — и, скорее всего, об одном и том же.

— Честно сказать, — снова заговорил Платон, — не столько его, сколько тебя жалко. Маешься же… Да! Обормот, хулиган, но ученик, ученик… Всю небось душу в него вложил, а он… Эх!

— Ну так и твой тоже в политику полез… — недовольно заметил Ефрем. — Два сапога пара.

После таких слов Платон Кудесов должен был, по идее, закручиниться еще сильнее, но вместо этого почему-то замялся, принялся выскребать ноготком из краешка глаза воображаемую соринку. Действительно, его собственный ученик Игнат Фастунов тоже принимал участие в выборах и даже шел запасным кандидатом от того же блока «Колдуны за демократию». А Портнягин, стало быть, основным.

— Ну, с моим-то все ясно… — небрежно сказал Платон, справившись наконец с соринкой. — Нигромант он, между нами, средненький — прямой ему резон в чиновники податься… А твой-то при всех его закидонах, что ни говори, а талант! Самородок… Слушай, может, не поздно еще переиграть? — неожиданно спросил он. — Лучше, знаешь, хороший колдун, чем плохой Президент…

Старый чародей Ефрем Нехорошев вздернул косматую бровь.

— В смысле?

— Н-ну… сам же говорил: после размыкала в нем сразу что-то человеческое проклюнулось… на пару минут… Вот я и думаю…

— Как бы Глебушку перед выборами на капище затащить? — прямо спросил колдун. — В Секондхендж?

Врасплох застал. И податься интригану было некуда. А раз некуда, значит нужно стоять насмерть.

— Да, — не дрогнув, твердо отвечал Платон Кудесов. Львиный лик его был суров. — Пойми, Поликарпыч, это единственный выход и для тебя, и для него, и для всего Баклужино. Конечно, я как член избирательного штаба мог бы организовать в Секондхендже что-нибудь этакое предвыборное… с его участием… Но ты ж сам понимаешь, без твоего слова все это не более чем химера. А вот если там будешь ты…

Долгое время старый чародей пребывал в глубоком раздумье.

— А выборы не продуете? — с сомнением спросил он.

Казалось бы, душераздирающие публикации о самоубийстве бледного одутловатого поэта-новатора должны были отпугнуть народ от Секондхенджа. За границей, кстати, так бы оно и произошло. У нас же, как всегда, случилось обратное. Уже к вечеру первого дня окрестности неолитического капища заметно оживились. Городские приезжали на внедорожниках, сельские большей частью приходили пешком — и все ради того, чтобы подобраться к прогалу меж каменных столпов, посмотреть на спрутообразный дубок и, обмирая от сладкого ужаса, увидеть на одном из его корявых щупалец обрывок столыпинского галстука.

Этим, впрочем, и ограничивались. За мегалиты никто не совался — слава богу, ума хватило.

Преобладали, конечно, праздные зеваки, однако появлялись и принюхивающиеся рыльца делового пошиба — из самых вертких да востреньких: журналисты, агенты туристических фирм, всевозможная колдовская шушера.

Был среди них фоторепортер политически нейтральной газеты «Баклужинец», долговязый унылый тип, обладавшим драгоценным для нейтральной прессы качеством — появляться на месте съемки не раньше чем через сутки с момента сенсации. Особо распространяться о нем не стоит, поскольку личность это малоинтересная, да и участие его в излагаемых событиях весьма незначительно.

Запоздало сфотографировав обрезок галстука, он зачем-то решил обойти Секондхендж по периметру, залез в болотце, вылез, поискал иных путей, забрел на какой-то взгорок, увенчанный тремя дубами, где ощутил некую дрожь в воздухе, легкий озноб во всем теле и услышал невнятные замогильные голоса. Повеяло сенсацией — и этого было достаточно, чтобы многоопытный газетчик удалился оттуда на цыпочках, не гневя судьбу и даже не пытаясь запечатлеть слабое дрожание воздуха меж стволами.

— Ну, этот хоть сообразительный, — буркнул старый колдун Ефрем Нехорошев, неприязненно глядя вслед прыгающему с бугорка на бугорок фоторепортеру. Приподнялся со складного туристического стула и, запахнув поплотнее шубейку из Чебурашки, воссел вновь. — Говорил же, не выйдет спокойно потолковать…