Алекс Гарридо - Акамие, или Любимая игрушка судьбы

А как, однако, все пусто, голо и одинаково... Жилище последнего нищего в Хайре украшено богаче. Отшельник - и тот приносит в свою пещеру белые горные цветы. Не об этом ли и хотел Эртхиа потолковать с братом Акамие? И где искать его теперь? У кого спрашивать?

Тихо здесь... Как в гробнице.

Но, прислушавшись, Эртхиа различил звук шагов. Сварливое, проказливое эхо не посещало задних помещений дворца, и царевич без труда определил, что шаги приближаются и что идут двое в сапогах, какие носят воины Хайра. Опасаясь разминуться, если они свернут в боковой коридор, Эртхиа поспешил навстречу.

И вскоре убедился, что ошибся: воинов и впрямь было двое, но между ними беззвучно двигалась безликая фигура в черном покрывале до пят. Та, что носила покрывало, шла мелкими ровными шагами, отчего покрывало красиво плыло, почти не раскачиваясь.

Эртхиа, как подобает, отступил в сторону, чтобы не оказаться слишком близко к чужой тайне и заветному сокровищу.

Проплывая мимо него, покрывало качнулось, будто споткнувшись, и торопливо двинулось вперед, так что воинам пришлось ускорить шаг.

Эртхиа какое-то время стоял, прислонившись к стене. Мысли описали круг, задев по пути костры в ночной степи в одном дне пути от Долины Воинов, и растерянное молчание, когда он предлагал в подарок еще не принадлежащий ему лук, и пустое место рядом с ним на пиру в тронном зале, и покрывало, чуть слышно шурша уплывавшее в темноту.

- Брат... - прошептал Эртхиа.

- Акамие! - закричал он, бросаясь следом.

И он догнал их, и его пальцы почти коснулись черной ткани, но тот, что под покрывалом, отпрянул и кинулся бежать от него. А стражники почтительно, но твердо встали перед Эртхиа, преградив ему путь.

Книга II

Глава 5

В середине весны отягощенное небывалой добычей войско подошло к границам Хайра. За глубокими ущельями, из которых и днем видны звезды, лежали родные долины.

Теперь двигались не торопясь. Обоз был огромен: в повозках с колесами выше человеческого роста везли сундуки со слитками, монетами и разными золотыми и серебряными украшениями, оружие, ценную посуду и прочую утварь, меха, ковры, ткани, одежды, сосуды с благовониями, маслами, винами и медом, изукрашенные резьбой и инкрустациями столики, ящики и ларцы из драгоценного дерева, просторные ложа с балдахинами на витых опорах, шелковые перины и подушки, набитые чистейшим пухом лучших сортов, и прочее, чего немало добыто было в домах богатых аттанцев.

Везли кедр, сосну, дуб и акацию, мирровое дерево и смолу его, киннамон и ладанник.

В повозках ехали также красивые девушки, дети и искусные мастера: плотники, каменотесы, скульпторы, строители, инкрустаторы, ювелиры, оружейники, кузнецы, ткачи, гончары, виноделы и пивовары...

Крепких молодых мужчин гнали пешими, привязав по пять пар к длинным шестам.

Рабы стали так дешевы, что, когда у царского повара кончился перец, он отдал троих за горсть пряностей.

Кони ценились больше. Теперь, когда не было необходимости двигаться спешно и скрытно, на стоянках для лучших коней - и своих, и тех из добытых в Аттане, которые стоили бы прежде более десяти рабов - ставили отдельные шатры, остальных гнали табунами.

Также гнали стада черно-желтых, с широко развернутыми рогами аттанских коров, тонкорунных и курдючных овец, черных коз, косматых верблюдов и ослов.

Между гружеными повозками и вереницами пленников неторопливые волы тащили кибитку, крытую коврами снаружи, убранную изнутри дорогими тканями, украшенными вышивкой поистине бесценной.

Отряд стражников бдительно охранял кибитку, не убирая мечей в ножны.

На остановках из-за полога высовывалась голова, украшенная пучком волос на затылке, и тонким сварливым голосом отдавала приказания рабам, спешившим принести свежую воду в серебряных кувшинах с журавлиными шеями, подносы, нагруженные всевозможной снедью, редкие и дорогие диковинки из подарков царя.

Но ароматные ломти вяленой дыни, груды влажного белого сыра, комья светлого меда, бугрящиеся орехами, - все оставалось нетронутым.

Днем и ночью Акамие лежал на подушках, не отвечая навязчивой заботе евнуха ни словом, ни взглядом.

Неотрывно смотрели в колеблющийся потолок повозки его сухие тусклые глаза, и ни звука, ни вздоха не слетало с бледных губ.

Иногда снаружи долетал частый стук копыт: то один, то другой всадник, спеша проверить сохранность своей добычи в обозе, делал круг вокруг крытой коврами повозки. Евнух озабоченно хмурился и вздыхал, провожая глазами белые платки, трепетавшие на головах всадников.

Акамие же будто не слышал.

Но каждый вечер, когда вокруг костров затевались под пылкую дарну и мечтательный ут дозволенные теперь песни о страсти, выше всех взлетал юный голос неподалеку от пестрой повозки:

Роняешь слезы,

как жемчуг с нитки

не разоряй

своего ожерелья!

Чем себя украсишь,

когда придет праздник?

Судьба переменчива...

Тогда проступал влажный блеск между полузакрытых век, и слезы текли по вискам.

На закате того дня, когда обоз миновал ущелье Черные врата, неожиданный шум снаружи обеспокоил дежурного евнуха.

- Куда лезешь, старый пес? Пошел вон!

Стражники с улюлюканьем и свистом погнали кого-то от повозки. Евнух слышал, как удалялись их крики и топот копыт.

Затем полог откинулся и показалась голова, не обремененная ни единым волоском. Из узких щелок между множества морщин остро глянули черные зрачки.

Евнух всполошенно замахал руками, оторвал зад от подушки... и рухнул на нее студнем, не издав ни звука. Глаза его сами собой закрылись, губы растянулись в блаженной улыбке, подбородок опустился на грудь.

Удрученно кряхтя, старик влез в повозку, втянул за собой длинный плащ, невероятно поношенный и запыленный, и опустил полог. Доковыляв до светильника, подвешенного под потолком повозки, он осмотрелся.

Тот, кого он искал, лежал на подушках, вытянувшись, как мертвый. Только глаза следили за стариком без тревоги или любопытства.

- А вот и ты, - закивал старик так, что его тонкая морщинистая шея чуть не переломилась. - Приветствую тебя, Алмаз Судьбы, Отменяющий неизбежное, Возлюбленный случайностей!

Брови Акамие дрогнули, но он не пошевелился и ничего не сказал в ответ.

Тогда старик уселся под фонарем, поджав тощие босые ноги.

- Я слышал здесь песню, Удаляющий необратимое, песня глупа и слезлива, а певец слишком юн, но одна правда в его песне была: Судьба переменчива. Знаешь ли ты об этом, Повелитель желаний?

- Почему ты называешь меня этими именами? - медленно произнес Акамие. Судьба - колесо, и ось ее неизменна... Перемены - обман и морок, отводящие глаза. Горе раздавленному колесом, горе и вознесенному им, ибо его ожидает та же участь.