Роджер Желязны - Вершина

Подъем был сложный, но я чувствовал себя прекрасно. Я знал, что не успею подняться на десять миль, потому что видел, что впереди путь был не менее сложным, а дальше склон поднимался еще круче. И все равно настроение у меня оставалось отличным и оно продолжало улучшаться по мере моего восхождения.

Нападение было произведено с такой быстротой и яростью, что только в самый последний момент я сумел его отразить.

Голос из ночного сна загудел у меня в голове:

— Возвращайся назад! Возвращайся назад!

И она снова набросилась на меня с неба. Птица размером с кондора.

Только это была не птица. Эта штука только имела форму птицы. А еще она имела огонь и статическое электричество.

Когда оно помчалось на меня, я едва успел прижаться спиной к стене, зажав в правой руке ледоруб.

Я сидел в маленькой, темной комнате, под вращающимися разноцветными пятнышками света. Ультразвук щекотал мой мозг. Я пытался расслабиться и дать возможность доктору получить мои альфа-ритмы. Их где-то там регистрировали, обсчитывали и запоминали.

Вся процедура заняла двадцать минут.

Когда все закончилось, доктор пристал ко мне, как банный лист. Я с трудом отбился от него.

— Отдайте мне запись, а счет пошлите Генри Леннингу в Лодж.

— Я хочу обсудить с вами показания приборов, — сказал он.

— Сюда на днях приезжает мой собственный специалист по энцефаллограммам. Отдайте мне запись и все.

— Не было ли у вас недавно какой-нибудь травмы?

— Вот вы-то мне и ответите на этот вопрос. Что заметно?

— И да, и нет, — сказал он.

— Больше всего на свете я люблю получать такие прямые ответы.

— Я не знаю, что является нормой для вас, — отпарировал он.

— Есть ли какие-нибудь прямые указания на мозговую травму?

— Не могу сказать однозначно. Если вы расскажите мне что с вами случилось, и почему вас вдруг заинтересовала ваша энцефалограмма, тогда возможно мне будет легче…

— Кончайте, — сказал я. — Дайте мне запись и пришлите чек.

— Вы беспокоите меня, как пациент.

— Разве вы считаете, что произошли какие-нибудь патологические изменения?

— Не совсем. Но ответьте, если можете, на такой вопрос: у вас были недавно эпилептические припадки?

— Насколько я знаю нет. А в чем дело?

— В вашей энцефалограмме есть отклонения, которые бывают при некоторых формах эпилепсии через несколько дней после припадка.

— Может ли удар по голове привести к такой же картине?

— Это крайне маловероятно.

— А что еще вызывает подобные явления?

— Электрический шок, глазная травма.

— Стоп, — сказал я и снял очки. — Насчет глазной травмы. Посмотрите на мои глаза.

— Но я не офтальмо… — начал он, но я прервал его:

— Мои глаза болят от обычного света. Если бы я потерял очки и находился на ярком свете в течение трех, четырех дней, могло бы это привести к такому эффекту?

— Может быть… — сказал он. — Да, пожалуй.

— Мне кажется вы хотели еще что-то добавить?

— Я не уверен. Мне нужно еще раз снять вашу энцефалограмму, и если бы я знал, что с вами произошло, мне было бы легче сделать окончательные выводы.

— Извините, — сказал я. — Мне нужна запись сейчас.

Он разочарованно вздохнул и отвернулся.

— Хорошо, мистер Смит.

Проклиная гения горы, я вышел из Центрального Госпиталя с записью моих альфа-волн в качестве талисмана. Мысленно я бродил в джунглях памяти в поисках призрачного меча в столбе дыма.

В Лодже меня ждали Леннинг и журналисты.

— На что это было похоже? — спросил один из журналистов.

— Что вы имеете в виду?

— Гора. Вы ведь были на ней, не так ли?

— Нет комментариев.

— Как высоко вы поднялись?

— Нет комментариев.

— Что о ней можно сказать по сравнению с Касла?

— Нет комментариев.

— У вас возникали сложности?

— Ответ тот же. Извините, мне нужно принять душ.

Генри последовал за мной в мой номер. Репортеры попытались было повторить его маневр. Тщетно.

Когда я побрился, вымылся и сел в кресло, вооруженный бокалом и сигаретой, Леннинг задал свой любимый вопрос:

— Ну?

— Гну, — сказал я.

— Проблемы?

Я кивнул.

— Непреодолимые?

Я немного подумал.

— Может быть и нет.

Он добавил себе еще виски. Потом повторил свой вопрос:

— Ты рискнешь попробовать?

Я знал, что вопрос решен. Я знал, что даже если все остальные откажутся, я пойду один.

— Я не знаю, — ответил я.

— А почему?

— Потому, что там что-то есть, — сказал я, — и оно не хочет, чтобы мы поднимались туда.

— Там кто-то живет?

— Я не уверен, что это слово «живет» подходит.

Он опустил бокал.

— Что, черт возьми, случилось?

— Мне угрожали. И на меня напали.

— Угрожали? На словах? По-английски?

Он отставил бокал в сторону, что свидетельствовало о том, насколько серьезно он отнесся к моим словам.

— Напали? Как?

— Я послал за Доком, Келли, Стэном, Малларди и Винсентом. Только что я получил от них ответ. Они прибудут сюда. Мигель и датчанин не смогут, и они шлют свои сожаления. Когда мы соберемся вместе, я расскажу, что со мной произошло. Но сначала я хочу переговорить с Доком. Так что сиди тихо, беспокойся себе на здоровье, и ни в коем случае не цитируй меня.

Он допил виски.

— Когда они все соберутся?

— Через четыре, пять недель, — сказал я.

— Это довольно-таки долго.

— При нынешних обстоятельствах, — сказал я, — я не вижу других вариантов.

— А мы пока что будем делать?

— Есть, пить и созерцать Серую Сестру.

Он опустил веки, и затем кивнул и потянулся за бутылкой.

— Начнем?

Было поздно и я стоял один в поле с бутылкой в руке. Леннинг уже ушел спать, а гора была окружена грозовыми тучами. Где-то далеко отсюда шумела буря, непрерывно меняющая свои очертания. Дул холодный ветер.

— Гора, — сказал я. — Гора, ты сказала мне, чтобы я уходил прочь.

Загрохотал гром.

— Но я не могу, — сказал я и отхлебнул из бутылки. — Я приведу к тебе самых лучших, — продолжал я, — мы поднимемся по твоим склонам и постоим над звездами на твоей вершине. Я должен это сделать просто потому, что ты есть. Никаких других причин. Ничего личного.

После паузы я сказал:

— Нет, это неправда.

— Я человек, — продолжал я, — и я должен покорять горы и тем доказать, что не умру, даже несмотря на то, что все люди смертны. Я меньше, чем мне хотелось бы быть, Сестра, а ты можешь сделать меня большим. Так что, наверное, личное здесь все же есть.

— Единственное, что я умею делать — это покорять горы. А ты осталась последней — вызов моему мастерству, которому я учился всю жизнь. Может быть, дело в том, что смертный человек ближе всего к бессмертию тогда, когда он принимает вызов, когда ему удается преодолеть опасность. Момент триумфа — момент спасения. Мне нужно было множество таких моментов, и последний — должен быть самым длинным, так как его должно хватить до конца жизни.