Гарри Гаррисон - Подвиньтесь! Подвиньтесь!

— Никаких тайн, оно идет медленно, как и все дела. Работа полиции не имеет ничего общего с тем, что показывают по телевизору. В основном, скукота, хождения вокруг да около, составление служебных записок, писание рапортов — и надежда на какую-нибудь «подсадную утку».

— Я знаю, что такое «подсадная утка»! А что, действительно есть «подсадные утки»?

— Если бы их не было, у нас бы не было работы. Большую часть информации мы получаем от осведомителей. Большинство мошенников — глупы и слишком много болтают, а когда они начинают говорить, поблизости обычно кто-то слушает. Вот и сейчас кто-то треплется, иначе и быть не может.

— Что ты имеешь в виду?

Он отхлебнул еще пива — чудесный напиток.

— В этом городе живут свыше тридцати пяти миллионов человек, и сделать это мог любой из них. Я обегаю всех, работавших ранее в этом здании, и допрошу их; я попытаюсь разузнать, откуда взялся ломик; но задолго до того, как я закончу, люди на самом верху перестанут беспокоиться о О'Брайене, и меня отзовут — вот и все.

— Ты говоришь как будто с сожалением.

— Да, ты права. Я люблю и знаю свое дело, но мне всегда мешают его делать. У нас работы выше головы, и так было всегда, сколько я себя помню на службе. Ничего никогда не завершается, ни одно дело не расследуется да конца, люди ежедневно безнаказанно совершают убийства, и, похоже, это никого не возмущает. Если только нет какого-либо политического резона, как в случае с Большим Майком. Да и тогда никто в действительности не интересуется им, а беспокоятся только за свои шкуры.

— А можно взять на работу больше полицейских?

— На какие шиши? В городском бюджете нет денег, почти все уходит на пособия социальной помощи. Поэтому заработки у нас низкие, полицейские берут взятки, и… ты же не хочешь прослушать лекцию о наших проблемах!

Он допил остатки пива. Ширли вскочила.

— Давай, я достану тебе еще одну.

— Нет, спасибо, не на пустой желудок.

— Ты еще не ел?

— Проглотил несколько крекеров. Совсем не было времени.

— Я сейчас приготовлю тебе что-нибудь. Как насчет бифштекса?

— Ширли, перестань… у меня из-за тебя будет сердечный припадок.

— Нет, в самом деле. Я купила мясо для Майка… в тот день. Оно так в лежит в морозильнике.

— Я не помню, когда в последний раз ел мясо, да и с тех пор, как видел соевый бифштекс, тоже много времени прошло. — Он встал и взял ее за руки. — Ты чересчур обо мне заботишься.

— Мне это нравится, — сказала она и несколько раз быстро его поцеловала. Потом повернулась и пошла на кухню.

Забавная девчонка, подумал он и дотронулся языком до следов помады у себя на губах.

Ширли хотела есть в гостиной за большим столом. Но на кухне был столик у окна, и Энди предложил сесть там. Бифштекс получился отличный, огромный кусок мяса величиной с ладонь; когда Ширли положила его на тарелку, Энди почувствовал, что рот наполнился слюной.

— Пополам, — сказал он, разрезал его и положил половину на другую тарелку.

— Обычно я жарю себе овсяные лепешки…

— Их мы съедим на десерт. Сегодня начало эры равноправия.

Она улыбнулась и молча села. «Черт, — подумал он, — еще один такой взгляд — и я отдам ей все».

Кроме мяса она подала на стол морской салат, крекеры с соусом и еще одну бутылку холодного пива, из которой позволила налить себе только полстакана. Мясо было неописуемо вкусным. Энди резал его на крошечные кусочки и медленно жевал, смакуя. За всю жизнь ему не приходилось есть так вкусно. Покончив с едой, он откинулся на спинку стула и удовлетворенно вздохнул. Хорошо, даже чересчур хорошо, и он понимал, что это долго не продлится.

— Надеюсь, ты не сердишься, что прошлым вечером я так надрался?

Это прозвучало грубо, и он пожалел о сказанном в то же мгновение.

— Я не сержусь, милый.

Милый — усмехнулся он про себя.

— Меня по-разному называли, но так — еще никогда. Я думал, что ты рассердилась, что я вернулся.

— Я просто была занята. В квартире бардак, и ты голодный. Кажется, я знаю, что тебе нужно.

Она обошла стол, села к нему на колени и обняла за шею. Затем последовал поцелуй. Оказалось, что лифчик у нее застегивается спереди на две пуговицы. Он расстегнул их и прильнул лицом к гладкой и ароматной коже.

— Пойдем в комнату, — прошептала она.

Она лежала рядом с ним — обессилевшая, совершенно не стыдясь того. что его пальцы рассеянно блуждают по ее телу. Изредка из-за закрытого окна доносились какие-то звуки. Завешенные шторы хранили полумрак и уединение спальни. Он поцеловал ее в уголок рта и она, закрыв глаза, сонно улыбнулась.

— Ширли… — начал он и замолчал.

Он не мог выразить свои чувства словами. Однако его ласки были красноречивее всяких слов. Ширли придвинулась к нему поближе. Голос ее звучал хрипло.

— В постели ты очень хороший, совсем другой… ты об этом знаешь? С тобой я чувствую себя так, как никогда прежде. — Мышцы у него внезапно напряглись, и она удивленно взглянула на него. — Ты сердишься? Мне нужно тебя убеждать, что ты — единственный мужчина, с которым я спала?

— Конечно, нет. Это не мое дело и не волнует меня.

Однако по лицу Энди было видно, что это не так. Ширли повернулась на спину и посмотрела на пылинки в луче света, пробивавшегося в щель между шторами.

— Я не стараюсь найти какие-то извинения, Энди. Я выросла в очень строгой семье. Я нигде не бывала и ничего такого не делала, но отец все время за мной следил. Меня это не очень злило. Просто ему нечего было делать — вот и все. Папа меня любил; он, вероятно, думал, что делает мне добро. Он ушел в отставку — его заставили — в пятьдесят пять лет. У него была пенсия и кое-какие сбережения, поэтому он просто сидел дома и пил. Когда мне исполнилось двадцать лет, я участвовала в конкурсе красоты и получила первый приз. Я помню, что отдала деньги отцу на сохранение, и больше я его не видела. Один судья назначил мне в тот вечер свидание. Я пришла — и осталась у него, стала с ним жить.

Вот как? — подумал Энди. Он усмехнулся; какие у него на нее права?

— Ты надо мной смеешься? — спросила она, проведя пальцем по его губам; в ее голосе звучало отчаяние.

— Боже праведный, конечно, нет! Я смеюсь над собой, потому что — если хочешь знать — я немного ревновал. А на это я не имею права.

— Ты имеешь все права на свете, — сказала она, целуя его. — По крайней мере для меня теперь все выглядит совсем по-другому. Я знала не так уж много мужчин, и все они были вроде Майка. Мне казалось, что я просто…

— Замолчи, — сказал он. — Мне все равно. Мне только не все равно, что происходит с тобой здесь и сейчас — и все.

Энди дошел уже почти до конца списка, и ноги у него отнимались. Девятая авеню пылала под полуденным солнцем, и каждый клочок тени был забит людьми стариками, няньками, подростками, сидевшими в обнимку. Повсюду, словно трупы после битвы, валялись люди всех возрастов, раскинув грязные руки и ноги. Только маленькие дети играли на солнце, но их движения были замедленными, а крики — приглушенными. Вдруг раздались вопли, люди зашевелились — появились двое бегущих мальчишек. Их руки были в крови. На веревке они тащили за собой трофей: большую серую дохлую крысу. Сегодня вечером они хорошо поужинают. Посередине улицы с черепашьей скоростью двигались гужевики. Энди проскочил между ними, ища контору «Вестерн-Юниона».