Пол Гэллико - Томасина

Кажется, люди боятся Лори, и правильно делают — она ведь жрица истинной богини. На стук она не выйдет, и на крик не выйдет, только на звон Колокола, напоминающий мне звон кимвалов в моем прежнем храме. Вулли (он хоть и простой кот, но умный) рассказал мне, что Лори нашла Колокол в лесу. Прежде он принадлежал разбойнику Роб Рою и предупреждал его, если поблизости была королевская рать.

В храме, на первом этаже, комната с камином (мое святилище как таковое), и еще одна комната, где хранится пряжа. На втором этаже спит Лори, и туда не пускают даже меня.

За храмом каменное строение. Многих черепиц на его крыше не хватает, и Макмердок водил меня туда заглянуть внутрь. Мы видели, как Лори ухаживает за своими больными. Там у нее кролик, землеройка, полевые мыши, птенец, выпавший из гнезда, и горностай с раненой лапкой. Есть и пустые клетки, но Мак сказал мне, что иногда полны они все.

Да, теперь он для меня — Мак, и Вулли дружит со мной, и даже Доркас, большая барыня, дает мне иногда вылизать котят. О своем божественном происхождении я с ними не говорю, но сама о нем помню и еще явлю мою силу.

Жрица любит меня, гладит, чешет за ухом, поет мне песни. Голос у нее нежен и чист, как флейты в моем храме, и, закрыв глаза, я переношусь мыслью в прошлое. Словом, живется мне неплохо. Еды много, только ловить никого не разрешают, Лори не дает трогать живые создания.

Все шло хорошо, жаловаться было не на что, пока к нам не явился Рыжебородый.

Надо бы мне с ней потолковать… — сказал отец Энгус, семеня по улице рядом со своим другом. — Не нравится мне, что она с тобой не разговаривает… какая бы тут ни была причина.

— Причина! Да нет никакой причины, — сердито отвечал Макдьюи. — Упрямство одно. Она ведь упрямая, как… ну как я, если хочешь.

— Ты ей других животных предлагал?

— Еще бы! Принес ей кошку, сиамскую, породистую, лучше некуда. А она закричала, убежала, уткнулась миссис Маккензи в передник. Кричала, пока я не унес кошку обратно. Соседи думали, наверное, что я секу свою дочь. Оно бы и не вредно…

— Розгой любви не добьешься, — сказал Энгус Педди. Макдьюи невесело кивнул. Он знал это сам; знал он еще, что соседи говорят так: если ветеринар не пожалел собственную кошку, животных к нему носить опасно. Слухи эти дошли до самых дальних ферм, где его раньше если не любили, то хотя бы уважали. За последние две недели к нему не пришел ни один фермер.

— Не знаю… не знаю… никак не пойму… — размышлял он вслух, словно Педди не шел рядом с ним. — Я бы и рад оживить эту кошку. Но принеси она ее сейчас, я бы ее снова усыпил!

— Без Томасины ей очень одиноко, — сказал священник.

— Да что мне делать? — сердито спросил Макдьюи. — Я все ждал, что ей надоест, но она уперлась, как каменная. Смотрит сквозь меня.

Энгус Педди не любил откладывать.

— Пойду поговорю, — сказал он. — Может, что и выйдет.

Они дошли до конца улицы, и Макдьюи нырнул в свою лечебницу, бросив на прощанье:

— Не выйдет ничего.

А священник подошел к соседнему дому и увидел на ступеньках крыльца Мэри Руа. Он положил на скамью шляпу и зонтик и сел рядом с ней, думая, с чего бы начать.

— Да… — сказал он наконец и вздохнул. — Моросит и моросит… может пойдем ко мне, поиграем с Цесси?

Она взглянула на него торжественно и отрешенно и молча покачала головой. Он тоже взглянул на нее, и сердце его сжалось. Маленькая, некрасивая рыжая девочка сидела на каменной ступеньке, без куклы, без подруги, без кошки. Он знал свое дело и сразу определил чутьем то тяжкое горе, которое до сих пор встречал только у взрослых. Так врач определяет смертельную болезнь по воздуху в комнате.

— Мэри Руа, — мягко и серьезно сказал он, — ты очень горюешь по Томасине. Глаза ее стали злыми, она отвела взгляд, но священник продолжал:

— Я ее помню, прямо вижу, как будто она с нами, тут. Смотри, не напутаю ли я. Если что не так, скажешь.

Мэри Руа неохотно взглянула на него, но и такой знак внимания его ободрил.

— Она вот такой длины. — Он развел руки в стороны. — Такой вышины, такой толщины. Цветом она как медовый пряник, полоски — как имбирный, а на груди у нее манишка, белая, треугольником. — И он очертил пальцем треугольник в воздухе.

Мэри Руа покачала головой.

— Кружочком, — сказала она. Священник кивнул.

— А, верно, кружочком. И три лапки — белые…

— Четыре.

— И белый кончик хвоста.

— Там только пятнышко.

— Да, — продолжал Педди. — Голова у нее красивая, круглая, ушки маленькие, но для нее великоваты. Они острые, стоят прямо, и от этого кажется, что она всегда настороже.

Мэри Руа смотрела на него и жадно слушала. Злоба из глаз ее ушла. Щеки порозовели.

— Теперь — нос. Как сейчас помню: такого самого цвета, как черепица на церковной крыше. Но с черным пятнышком.

— С двумя! — поправила Мэри Руа, показала два пальца, и на щеках у нее появились ямочки.

— Да, правильно, — согласился Педди. — Второе — пониже первого, но его трудно разглядеть. Теперь — глаза. Ты помнишь ее глаза, Мэри Руа? Она кивнула.

— Глаза у нее лучше всего, — продолжал он. — Изумруды в золотой оправе. А язычок самого красивого розового цвета, точь-в-точь мои полиантовые розы, когда они только что раскрылись. Как-то, помню, она сидела напротив тебя, за столом, с белым слюнявчиком, и вдруг смотрю-у нее торчит изо рта лепесток. Вот, думаю, розу съела!

Мэри Руа засмеялась так, что миссис Маккензи выглянула в дверь.

— А она не ела! — кричала Мэри Руа. — Она язык высунула!

Педди кивнул.

— Кстати сказать, как она сидела за столом! — продолжал он. — Истинная леди. Не начнет лакать, пока не разрешат. А когда ты давала ей печенье, она его три раза трогала носиком.

— Она больше всего любила с тмином, — сообщила Мэри Руа. — А почему она их трогала?

— Кто ее знает! — задумался священник. — Может быть, она их нюхала, но это невежливо, так за столом не делают… Скорее всего, она как бы говорила: «Это мне? Ах, не надо! Ну, если ты очень просишь…»

— Она была вежливая, — сказала Мэри Руа и убежденно кивнула.

— А какая у нее походка, какие позы! Бывало, ты ее несешь, а она как будто спит…

— Мы и ночью вместе спали, — сказала Мэри Руа. Глаза у нее светились.

— Помнишь, как она тебя зовет? Я как-то проходил тут, а она тебя искала, и так это запела вроде бы…

Мэри Руа напряглась и, как могла, повторила любовный клич своей покойной подруги:

— Кур-люр-люр-р…

— Да, — согласился Педди, — именно «курлюрлюр». Видишь, Мэри Руа, она не умерла, вот она, с нами, она живая для нас.

Мэри Руа молча смотрела на него, и под рыжей челочкой появились морщинки.

— Она живет в нашей памяти, — объяснил священник. — Пока мы с тобой ее помним во всей ее красе и славе, она не умрет. Закрой глаза, она здесь. Никто не отнимет ее у тебя, а ночью она придет к тебе во сне вдесятеро красивей и преданней, чем раньше.