Сэмюэль Гей - Утросклон

- Жаль, - сказал Монк и не стал спешить наливать вино. - А может, все-таки составишь компанию. Я не привык один...

- Нет, не уговаривай, - попросил Питере. - Мне слишком дорого мое место. Оно неплохо кормит мою семью.

- Как, ты женат?

- У меня уже сын. Ему восемь месяцев. Теперь мы хотим с женой дочку.

- Стоило ли тогда учиться... - вырвалось у Монка.

Но Питере не обиделся.

- Одно другому не мешает, - улыбнулся он. - Я очень доволен, у меня все прекрасно. Двенадцать часов я на работе и восемнадцать часов отдыхаю дома. Хотя какое там - хлопот полно, А мне приятно. Малыша купаем, пеленки стираем, по магазинам бегаю. Хорошо. Приду домой с работы, и усталости как не бывало...

Монк налил себе немного золотистого вина и еще острее ощутил свое одиночество. Он не смог протолкнуть в себя даже глоток и отставил стакан.

- Ну, я пойду, Питере, - неожиданно поднялся он. - Будь здоров.

Монк скатал в тугой комок бумажную салфетку и ваткнул ею бутылку.

Вино булькало в кармане в такт шагам, и казалось, вот-вот начнет выплескиваться сквозь ненадежную пробку, но Монка это не заботило. Он шел, глубоко задумавшись о пользе, какую он приносит, находясь на службе Общества Совершенствования Челове6 Утросвлов ка. А есть ли польза? Нет, не так виделась ему деятельность на благо людей. Труд, кропотливый, изнуряющий и радостный. Чтобы забыть об отдыхе и не жалеть сил. Вот что нужно! А не так, как с Аллисом - рестораны, автомобили, покупные девочки, деньги.. Куча денег всего лишь за короткий разговор. И опять неведение - что делать дальше? Когда даст ему Аллио новое задание? Судя по внушительному гонорару, который он сегодня вручил, нескоро.

"Ччерт! - выругался Монк. -. Никакой свободы действий, ничего не знаешь наперед. И как назло - пачка денег. Много денег, будто нарочно, чтобы успокоиться и забыть обо всем. Но нет, Монк не такой. Его не купишь! Надо будет разобраться хорошенько с этим Обществом, навести нужные справки. На самом деле, что-то тут не так. К черту подобное совершенствование! Если и дальше так пойдет, придется распрощаться с Аллисом. Мне по душе другая жизнь: кипучая, боевая, деятельная. Хватит прозябать, и так целый год сидел пеньком замшелым, как звездочет, созерцал туманную планету - самого себя".

Монк представил, что будет, если он оставит Общество Совершенствования Человека, и ему стало не по себе. Ничего не будет, кроме прежних длинных и никчемных дней, которые предстоит прожить в одиночестве. "Не нужен никому. Никому не нужен", - твердил Монк навязчивую мысль, и ему сделалось по-настоящему страшно.

"Куда же идти? - мучил его вопрос. - К Фаляфану, с его внутренней свободой и безразличием ко всему и всем? К Гриму Вестену, чтобы размахивать дубиной в нелепой борьбе, заведомо обреченной на поражение? Или, быть может, тихо ждать конца, как Бильбо в своей плавучей келье?" Ни то, ни другое, ни третье Монк принять не мог. Он вспомнил счастливое лицо Питерса, когда тот рассказывал о себе, и обнаружил еще один путь к счастью. "Может, в самом деле, - думал Монк, - надо жить так: любить человека, растить детей, зарабатывать деньги, беречь свой дом от всяческих невзгод, а все, что творится кругом, - побоку?" Но тут же Монк разрушил в своем воображении эту картину благополучия. Не для него такая жизнь.

Не сможет он спрятаться за серебряную скорлупку личного счастья, когда нет еще всеобщей гармонии среди людей, когда есть сильные и слабые, добрые и злые, богатые и бедные. Когда столько людей на земле живет и не знает, зачем они появились на свет. "Почему я не такой, как все? - вопрошал в отчаянии Монк. - Почему мне надо больше, чем другим? Откуда это? От Школы универсальных наук, которая дала знания? Нет. Питере учился вместе со мной, а ему живется намного проще. Что же это за болезнь такая - неуспокоенность? Где же я ее подхватил? Не в море же? Там легко дышится, там все просто".

И неожиданно Монк вспомнил один эпизод из своей жизни, который знал по рассказу отца. Он тогда только родился, и никак не могли решить, как назвать мальчика. И вдруг в их дом вошла усталая путница, нищая и оборванная. Ее вид перепугал всех, но она скавала только три слова и ушла. И больше ее никто никогда не видел. Она сказала: "Здесь родился Монк".

Чтобы не прогневить темные силы, мальчика так и назвали.

"Что же это было? - думал сейчас Монк. - Какой-то знак судьбы? Или проклятье колдуньи, которая вместе с именем наложила на меня тяжкое бремя раздумий?" Шагал по Ройстону человек в распахнутом пальто, сдвинутой набок шляпе, и никто не знал, что этот черноволосый юноша, заплутав в лабиринте противоречий, мог весь день ходить по городу, обойти весь земной шар, но так и не найти нужной двери, за которой его большое беспокойное сердце нашло бы отдохновение и покой.

Но нельзя страдание долго носить в себе, иначе немой тоской можно отравить душу. Выпустить наружу черную кровь хандры, поверить в лучшее, поймать надежду, просто успокоиться... Монк понимал, единственный человек, которому он нужен - Икинека. Она могла помочь ему. Своим молчанием, полным понимания и доброты, преданным взглядом, своей любовью...

Она, только она, нужна была сейчас Монку. Милая, милая Икинека... Как он мог, увлекшись своими идеями всеобщего добра во имя человека, оставаться таким холодным и равнодушным к близким, .живым людям.

Да какой толк в этом Обществе Совершенствования Человека, когда он сам не может никому помочь?

Монк нащупал в кармане деньги и зашел в мануфактурную лавку. Он купил много голубого шелка для Икинеки. Пусть она обвешает им свою комнату, пусть ее всегда будет окружать голубое шуршащее небо.

Пусть, пусть кому-то будет хорошо, когда ему плохо.

В конечном итоге это даже важно, чтобы с чьей-то болью родилась у кого-то радость. Монк обрадовался этой мысли. Да, да, лучшее средство от черной тоски - сделать кому-то добро. А лучше не кому-то, а близкому человеку. Монк внезапно остановился. "Но как же я приду к ней? - задумался он. - Ведь ей не нужно никаких подарков. Икинеке нужен я! Ах, как гадко. Что же это я, решил сделать добро самым дешевым способом - с помощью денег? Конечно же, нет! Я сейчас приду к Икинеке, возьму ее теплые ладони, уроню в них лицо, и она все поймет, и не нужно будет слов. Она Поймет меня, и уже никогда больше не буду я огорчать мою милую Икинеку. Взявшись за руки, мы пойдем с нею по жизни, и отныне это будет наша жизнь, Одна на двоих. И я буду радоваться, как собачонка, что рядом со мною - она..."

Монк почти бежал, обхватив одной рукой рулон ткани, а другой придерживая бутылку в кармане. Влетел во двор Икинеки. Пусто. Распахнута дверь. В доме тишина. Какие-то тени. Но почему тени? Чиварис, тетушка Марталеза, Бильбо... Почему они молчат?

- Что случилось? Где Икинека? - громко, запыхавшись от быстрой ходьбы, спросил Монк. - Я принес ей голубой шелк...