Андрей Николаев - Реликт

Только бабка Катя имела свое мнение, даже не мнение, а так, подозрение, но высказала его только мне.

– Ты ведь, Амур, гулял в ту ночь. А? Чего молчишь? Неужто не видел ничего?

Нет, баб Кать, ничего не видел.

– Ох, не простой ты пес, не простой. Ладно, не скажу никому, но ты уж за Наташкойкой пригляди, а то смотри, что делается.

Какой разговор, конечно пригляжу. Недолго осталось. Те двое говорили, что в ближайшее время Наташку должны, ну…это. А если нет, то все обойдется. Уж я постараюсь, чтобы… м-м… обошлось.

– Чего это, на ночь глядя? До завтра не подождет? – мама Таня, прикрыв телефонную трубку ладонью, недовольно посмотрела на Наташку.

– Ну мам, Ксюха говорит – завтра уже отдавать. Да я быстро!

– Одна нога здесь, другая там! Ясно? – мама Таня махнула рукой. – Алло, Свет… Нет, я не пропала, у Наташки подружке какую-то тряпку от Диора притащили, вот просится посмотреть. Пусть сбегает, это рядом, – она опять прикрыла трубку. – Наташка, денег все равно нет!

Только я прилечь собрался. Эх, жизнь собачья! Ну ладно, пошли что ли. Наташ, не беги ты так, я же только что каши наелся. У-у, коза длинноногая.

На втором этаже мы обогнали бабку Катю. Она, держась за перила, потихоньку спускалась по лестнице, держа в руке металлический ящичек с красным крестом на крышке.

– Что случилось, баб Кать?

– А-а, как всегда. Петровна звонила, плачет, у Васьки ее опять сердце прихватило. А ведь моложе меня! Не берегут себя нынче, все быстрей, давай-давай…

Мы выскочили на улицу и, не сбавляя темпа, понеслись в пятый подъезд к Наташкиной однокласснице.

– Амур, сиди тут. За кошками не гоняйся, крыс не ешь – только сейчас кашу трескал. Все, я быстро.

Да, быстро. Знаю, знаю. Я присел и огляделся. Уже стемнело, с запада опять шла гроза. Там вовсю гремело и полыхало, скоро и нас накроет, а Наташка без зонтика.

В помойке у гаражей кто-то зашуршал. Я принюхался. Каша – кашей, но без мяса…

Знакомый зуд возник за ушами, и удары колокола опять догоняли друг друга.

Он возник прямо из ничего в тени старого ясеня там, где полутьма переходила в ночь. В этот раз он был похож на человека, хотя судить было трудно – нелепая одежда скрывала его. На нем была какаято темная хламида с капюшоном, ниспадающая до земли. Он не стал ничего говорить, он приподнял руки, повернул их ладонями вперед и шагнул ко мне. Загустевший вдруг воздух упруго толкнул меня в морду, и я понял, что медлить нельзя. Я сорвался с места, будто меня под хвост куснула сороконожка, толкнулся всеми лапами и прыгнул на него, выпуская когти… и словно ударился в раскаленную стену. Меня отбросило назад и, перекувырнувшись через голову, я распластался на асфальте. Лапы и морда горели. Разлепив опаленные веки, сквозь радужные круги перед глазами я увидел, что мои когти оплавились на концах в стальные шарики. Вот паразит, как же я теперь буду их втягивать?

Он сделал еще шаг, снова приподнимая руки. Я подобрался и, проскрежетав бесполезными железками на лапах, опять прыгнул на него…

На этот раз я даже удара не почувствовал, очнулся – лежу в собственной рвоте. Это было так унизительно, что я чуть не завыл от стыда. Он шагнул еще и встал прямо надо мной. Я не смог разглядеть лицо под капюшоном, но если оно было, уверен, он улыбался. Не торжествующе, нет, – снисходительно. Так улыбаются нахальному мальчишке, показав свое превосходство.

Я подтянул передние лапы и кое-как выпрямил их, приподнялся. Оперся на толстый удобный хвост и посмотрел ему прямо в черный провал капюшона. Ты рано улыбаешься, и ты напрасно подошел так близко. Я, конечно, хочу еще пожить, но для чего-то определенного, а не разжиревшей шавкой на поводке. А ваше время кончается… считай, что кончилось! Я открыл пасть, будто и впрямь собрался завыть. По пищеводу поднималось что-то раскаленное, колючее. Словно я проглотил солнце, и теперь оно нашло выход. Солнце заполнило всю глотку, и дышать стало нечем.

В последнее мгновение он, видно, что-то понял и отшатнулся. Но поздно… Раздирая мне пасть и плавя зубы, солнце рвалось на свободу.

– Годовщина Курской дуги сегодня все-таки. Он ведь совсем мальчишкой там в танке горел, – Петровна смахнула слезу, – вот друзей вспоминал. Да и прихватило.

– Ладно, – Екатерина Ивановна убрала шприц и поднялась с табуретки, – пусть лежит, не встает. А утром в районную позвони…

На улице она пошарила по карманам в поисках папирос. Забыла… Придется домой подниматься, пять пролетов вверх! Потом уж вниз ни за какие коврижки! А хотелось посидеть тут немножко перед сном.

А вот я Наташку дождусь, и попрошу ко мне сбегать, решила Екатерина Ивановна. Набегавшие тучи съедали звезды, зашумел ветер. Опять гроза, что ж – июль, знамо дело. Громыхнуло так близко, что Екатерина Ивановна вздрогнула и решила дождаться Наташку под козырьком подъезда. Шаркая валенками, она поднялась по ступенькам, но тут какое-то движение в углу двора привлекло ее внимание. Близоруко сощурившись, Екатерина Ивановна пригляделась: у дальнего подъезда сидел Амур, а перед ним, на границе света и тьмы, стоял кто-то в темном плаще – не плаще, в балахоне каком-то. Амур поднял морду, словно собирался завыть. Тот, в плаще, отпрянул, нелепо взмахнув широкими рукавами. Ослепительный шар раздулся и лопнул между ними брызгами нестерпимого света, заставив Екатерину Ивановну на секунду зажмуриться. И тут же гулкий раскат грома ударил по барабанным перепонкам. Тугой теплый ветер бросил ей в лицо пыль и опавшие листья. Потянуло грозовой свежестью.

Что же это делается, а?

– Амур! Амурчик!

Еще издали Екатерина Ивановна поняла, что у подъезда уже никого нет. На потрескавшемся асфальте выделялся темный, будто закопченный круг. Что-то блеснуло под ногой. Она наклонилась и подняла с земли обрывок ошейника с бляшкой.

Наташка ракетой вылетела из подъезда и, оглядевшись, подбежала к Екатерине Ивановне.

– А где Амур, баб Кать?

– Ой, не знаю, Наташ, – запинаясь, пробормотала та, – Как молния-то полыхнула, да еще гром вдарил, он гавкнул и кинулся куда-то. Видать, испугался.

– Да что ты, баб Кать, он же никогда грозы не боялся.

– Так грохнуло-то как! У меня самой аж сердце зашлось.

– Ой, ну что же делать? Потеряется ведь! – Наташка закусила губу, с надеждой оглядывая двор. – Амур! Амур!!

– Ты беги, матери скажи, вместе и поищем.

Первые крупные капли дождя застучали по листьям. Наташка кинулась домой. Екатерина Ивановна поднесла к глазам обрывок ошейника и, протерев бляшку, долго на нее смотрела.

«АМУР»…

– Поискать мы, конечно, поищем, – прошептала она, – все тебе легче будет, дочка.

Полосатый зверь умирал. Он лежал на боку и старался не смотреть на тушу огромной птицы, что поедали сейчас его сородичи. Он помнил, как первый бросился на фороракоса, как получил когтем в брюхо. Зверь знал, что будет дальше, но ни о чем не жалел, был спокоен и почти доволен.