Джордж Єффинджер - В чужом облике

Разбудил меня телефон. Я протянул руку и снял трубку. Я еще не совсем проснулся, но что-то в полутьме гостиничного номера встревожило меня, хотя что именно, определить было трудно.

— Алло! — сказал я в трубку.

— Алло! Это Сэндор Куреин? — спросил незнакомый голос.

Секунду-другую я молча смотрел на кровать у противоположной стены. На ней кто-то спал.

— Сэндор Куреин? — переспросил голос.

— Ну, положим, Сэндор, — ответил я.

— Если ты Сэндор, говорит Норрис.

Я опять помолчал. Человек в трубке уверял, что он мой близкий приятель, но голос у него был совсем незнакомый.

— Ага. — На большее меня не хватило.

Я вспомнил, что накануне вечером был не один. На встрече писателей-фантастов, в которой я принимал участие, мне довелось познакомиться с довольно симпатичной молодой женщиной. В соседней же постели возлежал могучего сложения мужчина, которого я видел впервые.

— Ты где? — спросил человек, утверждавший, что он Норрис.

— У себя в номере, — ответил я. — Сколько сейчас времени? Кто говорит?

— Норрис Пейдж. Ты смотрел в окно?

— Послушай, Норрис, — сказал я, — зачем мне тащиться к окну? И потом, не знаю, как это объяснить, но говоришь ты вовсе не как Норрис. На часах сейчас половина девятого, а в такое время писателя-фантаста, вернувшегося после встречи с коллегами, не будят. Поэтому положи-ка лучше трубку…

— Подожди! — Голос вдруг стал настойчивым. Даже на встречах научных фантастов так не кипятятся. Я подчинился. — Посмотри в окно, — последовал приказ.

— Ладно, — отозвался я. По характеру я в общем-то человек покладистый.

Я встал. На мне была тонкая зеленая пижама, какой никогда среди вещей моих не водилось. Это открытие мне не понравилось. Осторожно ступая, я прошел мимо незнакомца на соседней кровати и заглянул в щель между пластинками жалюзи.

Секунду-другую я не отрываясь смотрел на улицу, затем вернулся к телефону.

— Алло? — позвал я.

— Что ты увидел? — спросил голос.

— Несколько зданий, которых никогда прежде не замечал.

— Это не Вашингтон, верно?

— Пожалуй, — согласился я. — А кто говорит?

— Да Норрис! Норрис же! Я в Нью-Йорке.

— Вчера вечером ты был в Вашингтоне, — сказал я. — То есть Норрис был здесь, в Вашингтоне. И голос у Норриса другой.

Человек на том конце провода как-то странно хмыкнул:

— По правде говоря, тебя тоже не сразу узнаешь. Ты в Бостоне.

— В Бостоне?

— Да. Джим в Детройте, Лэрри в Нью-Йорке, а Дик в Кливленде.

— Жаль Дика, — вздохнул я. Кливленд был моим родным городом.

— Всех жаль, — заявил Норрис. — Потому что мы прежние уже не существуем. Посмотри на себя.

Я посмотрел. У меня было крупное волосатое тело, облаченное в пижаму. Вместо афинской совы на левом предплечье появилась наколка в виде черепа с кинжалом в глазнице и голой женщины с якорем и змеей. Были у меня на теле и еще кое-какие перемены.

— Вот это да! — ахнул я.

— Я с шести утра раскручиваю эту историю, — сказал Норрис. — Нас пятерых не то похитили, не то что-то еще…

— Кто это сделал? — Меня охватило отчаяние.

— Не знаю, — ответил Норрис.

— А для чего? — Отчаяние сменил страх.

— Не знаю.

— Каким образом?

— Понятия не имею.

— С шести утра, говоришь? — разозлился я. — И что же тебе удалось выяснить?

— Нашел тебя, например, — обиделся Норрис. — И Джима с Лэрри и Диком.

Спина у меня похолодела, как бывало, когда мне предстояло сдать анализ крови.

— Итак, мы очутились в разных штатах, хотя еще вчера вечером были в одном и том же паршивом отеле. Что же произошло?

— Успокойся. — Как только Норрис произнес это слово, я понял, что дела наши плохи. — Похоже, что мы не только очутились в разных штатах, но и в прошлом.

— Что?! — выкрикнул я.

— Сейчас 1954 год, — сказал Норрис.

Я молчал. Больше я не скажу ни слова. Еще нынче ночью я сладко спал, а теперь стоит открыть рот, как Норрис сообщает мне все новые и новые сведения, от которых мурашки бегут по коже. Я продолжал молчать.

— Ты меня слышишь? — спросил он. Я ничего не ответил.

— Сейчас 1954 год. Ты перенесся в прошлое в облике — секунду, я тут записал — Элларда Макивера. Знаешь такого?

Я похолодел.

— Да, — сказал я. — В пятидесятые годы он был игроком внутреннего поля в команде «Ред сокс».

— Правильно. Сегодня вы играете против «Атлетике». Желаю успеха.

— А что я должен делать? Норрис засмеялся, не знаю почему.

— Играть, — ответил он.

— А как нам вернуться обратно?! — закричал я. Человек на соседней кровати что-то проворчал и проснулся.

— Пока не выяснил, — ответил Норрис. — Ну ладно, мне пора. Я ведь звоню из другого города. Во всяком случае на этой неделе вам предстоит встреча с «Тиграми», и ты сумеешь обсудить случившееся с Джимом. Он будет в облике Чарли Куина. Игрока второй базы.

— Блеск! — отозвался я. — Чудеса да и только!

— И не беспокойся, — добавил Норрис. — Ну, мне пора. Потом позвоню. — И он положил трубку.

Я посмотрел на телефон.

— Чудеса, — повторил я.

Человек на соседней кровати приподнялся:

— Может, заткнешься, Мак, а? Я уставился на него во все глаза.

Наверное, следовало бы спросить у Норриса, в чьем облике пребывает он сам. Ладно, спрошу у Джима.

Спустя несколько дней ситуация окончательно прояснилась. Разумеется, от разгадки случившегося мы по-прежнему были далеки, но, по крайней мере, стало ясно, кто есть кто. Вот как это выглядело.

Мне такой показатель результативности и мои тридцать шесть лет по вкусу, естественно, не пришлись (Сэндору Куреину еще нет тридцати шести, но Макиверу есть, следующей весной его выгонят из команды), и если мы скоро не вернемся в будущее, значит, я сделаюсь спортивным комментатором или еще кем-то в этом роде.

В то утро я отправился на стадион вместе с моим соседом по номеру Тони Ллойдом, здоровенным малым, игроком первой базы. В команде за любовь к деньгам его прозвали Долларом. По дороге он долго и нудно втолковывал мне, что, будь у нашего начальства побольше мозгов, Джеки Робинсону ни за что не удалось бы перейти из клубной команды в команду Национальной лиги. Я не очень прислушивался к нему. На два часа у нас была назначена игра, и так как «Ред сокс» заканчивала сезон весьма неудачно, каждому из членов команды предстояло бегать и суетиться больше прежнего, делая вид, что его крайне заботит исход матча.