Сергей Герасимов - Изобретение зла

- Авторучку, это пожалуйста, - обрадовался Федькин и пригласил санитара в служебное помещение. Там он заполнил следующую графу журнала, вписав туда имя, фамилию и отчество просителя, а также место рождения и наименования органа, который выдал паспорт. Проситель расписался и взял ручку.

- А зачем вам? - спросил Федькин.

Санитар вырвал два листка из блокнота, положил между ними копирку и написал расписку в сдаче тела. После чего копию оставил Федькину, а оригинал положил в свой карман, свернув вчетверо. Санитар относился к документам без пиетета.

Неотесанный совсем.

- У меня тоже смена в два кончается, - сказал он. - Поэтому твой покойник, ты и разбирайся.

Посетители сняли тело с тележки и положили на пол у двери. Попрощались и укатили.

Но Федькин не мог позволить такого безобразия.

Он ещё раз просмотрел документы и окончательно убедился, что тело принимать нельзя. На каждом листке фамилия была написана нечетко, одной буквы не было вовсе, а ещё две подтерты. Федькин даже удивился, что не заметил этого сразу.

Фамилия тела, проставленная в документах, была несколько необычной:

Светло-зеленый. Это также настораживало. Федькин просмотрел данные о лечащем враче и набрал номер домашнего телефона доктора Мединцева.

- Алло? Виктор Палыч? Это Федькин, дежурный по моргу. Вы оперировали сегодня некоего Светло-зеленого? А вы делали запись в карточку? Что? Да, конечно, умер. Конечно, приезжайте. Скажите, а вы четко написали фамилию? Может быть, что-то с авторучкой? Не помните? Ну приезжайте.

Ожидая врача, он продолжал изучать документы. Все записи были нечетки и некоторые почти не читались. Фамилия стала почти незаметна. Федькину казалось, что раньше фамилия читалась четче. Если бы её написали так с самого начала, то я бы просто не разобрал - так, вполне логично, думал он. Но никокого объяснения он не имел.

В поисках объяснения Федькин подошел к телу, открыл его и перевернул. Тело оказалось очень легким и Федькин не поленился его отнести на весы. Очень странно

- такой большой и всего лишь двадцать шесть килограмм. Не может быть. Худой, конечно. Одна кожа и кости. А череп как обтянут кожей! Как папиросной бумагой. И совсем лысый. Сколько дней они его не кормили? Ну не на того попали, я все узнаю, все! Вернувшись к столу, он увидел, что фамилия в бумагах совсем исчезла.

На месте фамилии зияло пустое место. Федькин помнил, что фамилия была необычной и состояла не менее чем из десяти букв, но ни одну букву он вспомнить не мог.

Фамилия оказалась стерта не только из бумаг, но из его памяти. А без четверти два появился доктор Мединцев.

Доктор сразу же прошел к телу и посмотрел на светло-зеленую бирку.

- Вы что, не пишете на бирках фамилию? Только номер?

- Пишем, - ответил Федькин, - но здесь случай исключительный.

- Что значит исключительный?

- Я не был уверен в достоверности фамилии, поэтому решил не писать до вашего прихода. Документ все-таки, мы все бирки сдаем под отчет. А потом оказалось, что фамилию стерли.

- Как это стерли?

- Посмотрите сами. Это вы писали?

- Да, почерк мой. Я писал ещё сегодня вечером. Закончилась ампула и мне пришлось взять зеленую.

- Вы вносили фамилию?

- Конечно.

- Тогда где же она?

Доктор Мединцев задумался.

- Сюда кто-нибудь входил?

- Никто, кроме вас.

- Не понимаю.

- Тогда, может быть, вы помните фамилию?

- Нет, не помню. Помню, что она легко запоминалась.

- Как же вы её забыли?

- А вы?

- И я забыл. Очень странно.

- Может быть, я посмотрю на него и вспомню? - предположил доктор.

Мединцев отвернул простыню. Простыня уже почти потеряла свой необычный зеленый оттенок.

- Нет, это не может быть он! - удивился доктор. - Я оперировал пухленького подростка. И он не был лыс!

- Пухленького? - спросил Федькин и подумал, что кого-нибудь он обязательно выведет на чистую воду сегодня. - Пухленького? Посмотрите, что вы с ним сделали!

Я его взвешивал, в нем было всего двадцать шесть килограмм.

- Не может быть, - сказал Мединцев. - Хотя он маленького роста. Но ведь он не был маленького роста. Но разрез мой. Это я его оперировал. Двадцать шесть - не может быть.

Федькин снова отнес тело на весы. Весы показали девятнадцать.

- У вас весы неправильные! - сказал доктор. - Не воздухом же он надут, в конце концов!

- Может быть и неправильные. Но тогда я неправильно заполнил карту,

Федькин поискал глазами заполненную карту, но не нашел. Документов со столика также исчезли.

- Я все понял, - сказал Федькин, - это же вы его до такого довели! Вы специально пришли, чтобы стащить документы и уничтожить. А Федькин потом отвечай! Выкладывай из карманов!

- Что выкладывать?

Действительно, что? - подумал Мединцев. - О чем мы говорим?

Он потерял нить беседы. Чтобы вспомнить, он вернулся на прежнее место, к весам. Смутно он помнил, что только что на весах лежало тело. Теперь тела не было. А было ли оно вообще? Документы тоже исчезли. Простыня стала белой, а зеленая бирка просто стала обычной алюминиевой. К двум часам этой странной ночи

Светоло-зеленого стерли окончательно.

Но он стерся не только в памяти Федькина и Мединцева. Друзья по палате забыли его, старые школьные и дворовые друзья забыли тоже. В конторе по месту жительства исчезла карта жильца и все номера в списках будущих избирателей, составленных Партией Труда, сместились на единицу. Всю эту ночь ответственные работники различных бюро слышали странный шелест в своих бумагах, некоторые листки сами собою меняли цифры отчетности, а некоторые листки вовсе исчезали.

Двухкомнатная квартира, выданная семье Светло-зеленных поползла и превратилась в однокомнатную, выданную одинокой женщине. Мать Светло-зеленого за несколько часов похудела вдвое и превратилась в иссохшую старую деву. Собака

Светло-зеленого, дряхлый и преданный мопс, забыла, что у неё был хозяин, проснулась и зывыла от тоски. Семьдесят фотографий распались в мелкую пыль, а две магнитофонных записи оказались размагниченными.

Теперь он стерт окончательно - почти. Оставалась память ещё одного человека, но эта память была необычной.

24

Моя память необычна. Я отношусь к тем редким людям, которые не забывают ничего. Любую мелочь из прошлого я помню неискаженной. Я помню себя в тысячах других лиц, которые с каждым днем погружения в прошлое становятся все моложе и глупее - будто тысячи тончайших матрешек вставлены друг в друга. Я помню все.

Каждая подробность сохраняет в памяти свой блеск и свежесть, неискаженная слоями прошедших лет. Память была и есть моим единственным невероятным талантом. Моя память устроена иначе, чем память любого другого человека. Взглянув на страницу телефонного справочника, я могу вспомнить любой из номеров. Я помню себя, начиная с возраста в несколько месяцев. Если я смотрел футбольный матч, даже невнимательно, я могу закрыть глаза и прокрутить его в сознании, как кинопленку.