Роальд Даль - Смерть Вселенной. Сборник

— Моего приятеля нынче пришили…

Ястреб спрятал в карманы кончики пальцев и устроился поудобнее.

— …что весьма прибавило мне хлопот. Я, конечно, не надеялся, что он пристроит весь товар, но у него были связи…

— Я тут хотел пойти в одно местечко… — Ястреб сделал паузу, чтобы обкусить заусенец на мизинце, — где ты смог бы, наверное, сбыть все оптом. Сегодня Алексис Спиннель устраивает на «Крыше Башни» званый вечер в честь Регины Эйболафии.

— На «Крыше Башни»? — Что и говорить, много воды утекло с тех пор, как мы с Ястребом шатались по злачным местам Нью-Йорка. К десяти — в «Адскую Кухню», к двенадцати — на «Крышу Башни»…

— Там будет Эдна Сайлем, — добавил Ястреб.

Эдна Сайлем — самая старшая из нью-йоркских Певцов, а имя Эйболафия промелькнуло сегодня надо мной в светящейся ленте. О Спиннеле я прочел в одном из бесчисленных журналов, когда летел с Марса. В том же абзаце, где шла речь о нем, упоминался астрономический капиталец.

— Хотелось бы повидать Эдну, — сказал я как бы между прочим. — Но вряд ли она меня узнает.

Сведя знакомство с Ястребом, я вскоре открыл, что у знати вроде Алексиса Спиннеля — свои маленькие игры. В них побеждает тот кому удается собрать под одну крышу наибольшее число Певцов Города. Нью-Йорк, в котором пятеро Певцов, делит второе место с Люксом, что на Япете. Лидирует Токио — там семь Певцов.

— Вечеринка с двумя Певцами? — поинтересовался я.

— Скорее, с четырьмя. Если я там буду.

Вчетвером Певцы собираются разве что на бал в честь новоизбранного мэра. Я одобрительно приподнял бровь.

— Надо узнать у Эдны Слово. Сегодня оно изменится.

— Ладно, — сказал я, закрывая саквояж. — Не знаю, что ты задумал, но рискну, пожалуй.

Мы двинулись в направлении Таймс-сквер. На Восьмой авеню Ястреб вдруг остановился.

— Погоди-ка. — Он застегнул куртку доверху. — Так будет лучше.

Прогулка с Певцом по улицам Нью-Йорка (два года назад я очень долго сомневался, что это полезно для человека моей профессии) наилучшая, как мне кажется, маскировка для человека моей профессии. Представьте, что на углу Пятьдесят восьмой вы заметили любимую звезду стереовидения. Скажите теперь честно: узнали вы парня в твидовом пиджаке, шедшего за ней следом?

Пока мы пересекали Таймс-сквер, Ястреба узнала половина встречных. И не удивительно — с его молодостью, траурным одеянием, черными от грязи босыми ногами и светло-пепельными волосами он был самым колоритным из Певцов. Улыбки, прищуренные глаза, указательные пальцы, направленные в его сторону…

— Кто, по-твоему, возьмет у меня товар?

— Алексис мнит себя искателем приключений. Может, ему приглянутся твои вещички, тогда он заплатит куда больше, чем тебе дадут за них на улице.

— А ты предупредишь его, что они «горячие»?

— Это его еще больше раззадорит. Он любит острые ощущения.

— Ну, будь по-твоему.

Мы спустились в подподземку. Контролер в будке потянулся было за монетой Ястреба, но узнал его и, пробормотав что-то неразборчивое, махнул рукой — проходите, мол.

— О! — воскликнул Ястреб с неподдельным изумлением и восторгом, будто с него впервые в жизни не взяли денег за проезд. — Огромное вам спасибо!

Два года назад Ястреб цинично объяснил мне: «Как только они заметят, что я ожидаю поблажек — все кончится». Когда я познакомился с Эдной Сайлем, она столь же цинично заявила: «Но ведь для того-то мы им и нужны, чтобы нас баловать».

Мы вошли в блестящий вагон и уселись на длинную скамью. Ястреб устроится с комфортом — руки разбросаны, нога на ногу. Напротив сидели две школьницы с неизменной жвачкой во рту. Они тыкали в нашу сторону пальцами, хихикали и перешептывались, да еще пытались это делать незаметно! Ястреб не смотрел на них, а я старался не смотреть.

Потом окна затянуло тьмой, загудело под серым полом. Рывок, нас кренит и выносит на поверхность земли. Город собирает в горсть тысячу блесток и швыряет ее за деревья Форт-Трайона. Окна вагона покрываются сверкающей чешуей, за ними покачивается поручень ограждения платформы.

Мы выходим под мелкий дождик. Читаем станционную вывеску: «Двенадцать Башен».

Дождь, едва мы спускаемся с платформы на улицу, прекращается. Только листья роняют капли на кирпичную кладку длинной стены.

— Эх, знал бы я, что пойду не один — велел бы Алексу прислать за нами машину. Я не обещал ему, что буду наверняка.

— А ты уверен, что мне можно с тобой?

— А разве ты здесь со мной не бывал?

— Был разок и без тебя, но все-таки, как ты думаешь, Алекс не…

Он метнул в меня обжигающий взгляд. Ну, ясно: Спиннель будет на седьмом небе от счастья, приведи он хоть целую ораву оборванцев (Певцы славятся подобными выходками). А если с ним придет всего один, да еще вполне респектабельный вор, у Алекса просто гора с плеч свалится.

Справа от нас убегали к городу опоры железнодорожных путей, слева за воротами раскинулся сад, за ним, едва не задевая крышей облака, высилась первая из двенадцати огромных, роскошных башен.

— Певец Ястреб, — буркнул мой спутник в микрофон, замурованный в стену у ворот.

Щелк-тик-тик-тик-щелк! Мы направились по дорожке к парадному входу.

За третьим рядом стеклянных дверей нам повстречалась группа мужчин и женщин в вечерних костюмах и платьях. Одну из женщин я сначала принял за Мод — на ней было облегающее платье из «исчезающей материи». Но секундой позже я увидел, что лицо под вуалью — коричневого цвета. Вы заметили, с каким неудовольствием уставились эти господа на оборванца, непонятно как проникшего в вестибюль? Кто-то из них, правда, узнал Ястреба и сказал остальным; брезгливые мины тотчас сменились улыбками.

Ястреб обратил на них не больше внимания, чем на девчонок в подземке. Но потом, когда они вышли, сказал мне:

— Один парень смотрел на тебя. Ты заметил?

— Да.

— Знаешь, почему?

— Он пытался вспомнить, видел ли меня раньше.

— И что, видел?

Я кивнул.

— До того, как мы с тобой познакомились. Я же говорил, что бывал здесь.

— Да, говорил.

Три четверти вестибюля покрывал синий ковер, остальное пространство занимал огромный бассейн, а в нем стоял ряд двенадцатифутовых шпалер, поддерживающих огромные пылающие жаровни. Куполообразный потолок был зеркальным. Над узорчатыми решетками вился дым, его струйки ломались в зеркалах.

Возле нас сдвинулись металлические створки лифта. Казалось, кабина не тронулась с места, а семьдесят пять этажей сами ушли вниз. На крыше был разбит декоративный сад. Со склона холма, усыпанного камнями (искусственными), пробираясь между папоротниками (живыми) вдоль ручья (вода настоящая — слышно журчание), к нам спустился человек — очень загорелый, очень светловолосый, в абрикосового цвета костюме парашютиста и черном свитере с высоким воротом.