Евгений Войскунский - Ур,сын Шама

Глядя на удаляющегося братца, представил себе приятную картину: как на одном колу сидит Шамнилсин, а на другом, напротив, — Шудурги. Вот была бы настоящая, большая радость!..

Шамнилсин шел слева от стада, а еще левее темнела под дождем пальмовая роща, за которой простирался почти до самой Реки тростниковый лес.

Плохие времена, плохая пастьба, думал Шамнилсин, шлепая по лужам. Холодная вода доходила до щиколоток, сандалии увязали в скользкой глине. От дождей, от непросыхающей травы стали беспокойными овцы и бараны, и шерсть у них свалялась. Но еще беспокойнее было у него, Шамнилсина, на душе.

Невзлюбили его Хозяин воды и его сыновья. Сторонятся люди. А почему? Как будто он виноват в том, что разбойники напали тогда на караван. Как будто он виноват в дожде и плохой пастьбе и в том, что боги ему сказали о большой воде, которая затопит долину.

— А-на-на-а! — перекликались пастухи с одного края стада к другому. А-на-на-а-а!

— А-на-на! — подал голос и Шамнилсин.

Но ему никто не ответил. Не то что раньше: идущий позади подхватывал клич, передавал дальше. А теперь пастух, шедший за ним, смолчал, как будто не его очередь кричать.

Почему люди озлобились на него, Шамнилсина?

Из пальмовой рощи, к которой приближалось стадо, слышался глухой стук топоров. Весь Род знал, что близкие к вождю люди строят в роще ковчег из бревен. Много ходило разговоров об этом. Что же — Хозяин воды переждет большую воду в ковчеге? А как же люди? Куда им деваться — бросить поля и хижины, уходить в горы? Никто не знал, что делать. Это ведь не просто сниматься с насиженного места. А ну как придешь обратно после большой воды, а место занято другими людьми? Что тогда — за копья, за пращи браться? Ох, не просто, не просто…

Может, ошиблись боги, предсказав большую воду?..

Шамнилсин поскорее выбросил из головы нехорошую мысль. Как бы не лишиться из-за нее милости богов. Одна ведь у него осталась поддержка милость эта самая.

Гнали пастухи стадо с пастбища, и низко висело над ними небо, на котором давно нет солнца, и лил дождь. Мрачно темнела роща, мимо которой тянулось стадо.

Поскользнулся Шамнилсин на размытой глине, качнулся, взмахнул руками. И в тот же миг услышал, как пропела близко стрела. Если слышишь пение стрелы, значит, пролетела мимо…

Живо кинулся Шамнилсин в мокрые кусты, в грязь, — впился острыми глазами в опушку рощи: кто стрелял в него оттуда? Вроде бы послышались ему быстрые шаги, вроде бы зарычала там собака. Все стихло. Только пес, охранявший стадо с этого края, вытянул морду к опушке, рявкнул раза два или три. Только доносился из рощи стук топоров.

Шли дни, прибывала вода. Уже не лужами она стояла на земле, а почти сплошняком, и земля больше не принимала воды. Черный дым костров тянулся из пальмовой рощи: там плавили в горшках земляную смолу и этой смолой заливали щели в ковчеге.

А дождь лил и лил без конца, и овцы беспокойно мекали в загонах, беспокойно кричали ослы, и люди поняли, что солнца больше не будет. Чем-то они навлекли гнев богов, и боги решили затопить долину. И еще поняли люди, что боги в серебряном ковчеге были злыми богами. Если бы это было не так, то разве стали бы они спокойно взирать на потоп?

Уже тянулись по краю пастбищ стада чужих родов, покидавших долину. И Хозяин воды велел людям вьючить имущество на ослов и вместе со стадом уходить в горы. Свое же имущество — ткани и шерсть, еду и питье в кувшинах, серебро и медь, и много зерна и винограда, и отборных овец и баранов, ослов и собак, украшения и оружие — велел он погрузить в ковчег.

У Шамнилсина не было осла, на которого можно навьючить имущество. Впрочем, не было у него и имущества, если не считать двух кувшинов, двух круглых блюд, двух ножей и ступки.

Вода уже стояла вровень с порогом хижины. Шамнилсин, а за ним его жена перешагнули порог. Посмотрели они последний раз на свою хижину — и пошли к тому краю селения, где стояла хижина отца Шамнилсина, искусника. Хотел Шамнилсин помочь отцу навьючивать имущество на осла. У отца ведь было много добра. Одних кувшинов с камнями и медными пластинками сколько! Давно надо было уйти отцу, еще пол-луны назад боги велели ему отправиться в горы, а отец все тянул, ждал приказания Хозяина воды, как будто мало ему было повеления богов.

Нес на плече Шамнилсин циновки, а к поясу его были привязаны два ножа — кремневый и медный — и праща. Кааданнатум, поспешая за ним, шлепала по воде крепкими ногами, несла ступку для растирания зерен. Остальное бросили они в хижине.

Шумно было в селении. Кричали на жен и ослов мужчины, плакали дети, лаяли собаки, и всюду шли спешные сборы. Давильщик винограда, мимо хижины которого как раз проходили Шамнилсин с женой, лупил палкой своего осла, который разлегся возле стойла на куче тростниковых стеблей и не хотел вставать.

— Вставай, упрямая скотина! — орал он. — Вот тебе! Получай!

А его жена пинала осла ногами, и дети их орали и брызгали друг в друга водой. Тут давильщик увидел Шамнилсина. По его мокрому разъяренному лицу пошли красные пятна.

— Эй, ты! — крикнул он. — Что, доволен теперь? Накликал потоп?

Шамнилсин сделал вид, что не услышал. Только шаг ускорил. А Кааданнатум на ходу просунула сквозь кулак большой палец и показала давильщику. Дурной знак еще пуще взбесил того.

— Люди! — завопил он во всю глотку. — Поглядите на этого шакала! Это он привел к нам злых богов! Он накликал беду.

Шамнилсин еще ускорил шаг. Кааданнатум бежала за ним. Вслед им неслось:

— Все из-за тебя, грязная собака! Чтоб ты подох!

— Глядите — накликал потоп и первый удирает!

Комок мокрой глины шлепнулся в спину Шамнилсина. Со страхом слушал он гневные слова людей и видел их ненавидящие глаза — и не мог понять, в чем же он провинился перед ними.

— Люди-и! — надсаживался давильщик. — Поучим его порядку!

Полетели со всех сторон комки глины. Отовсюду неслось:

— Какую овцу пришлось из-за него отдать!

— В яму с водой его!

— На ко-ол!

— Бейте-е-е…

Толпа, орущая, беснующаяся, забывшая о сборах, устремилась за Шамнилсином и его женой. Они теперь бежали во весь дух. Бросили циновки, бросили ступку. Разбрызгивая воду, мчались, уходили от смерти. Пробегая мимо отцовой хижины, успел заметить Шамнилсин горку кувшинов и горшков, сделанных искусными руками, увидел мелькнувшее в черном проеме хижины испуганное лицо матери. Остановиться — умереть. И Шамнилсин с быстроногой своей женой помчались дальше, к кустам терновника, к корявым смоковницам. Одна, одна теперь была надежда…

Ах! Не висел над мокрой землей серебряный ковчег, как висел много-много дней до этого. Улетели боги! Они и раньше боялись воды, а теперь, должно быть, и вовсе испугались.