Анатолий Днепров - Тускарора

— Вот как!

— Над инженерной частью проекта сейчас работают три организации: в Москве, в Ленинграде и в Южно-Сахалинске. Когда начнем нырять?

Этот Орешкин был удивительно подвижен, и каждое его движение было уверенным и сильным. А лицо самое обычное, немного веснушчатое. Но он сразу показался мне незаурядным человеком.

— У меня есть личная заинтересованность! — улыбнулся Орешкии. — Испытать машину.

— Разве ее не испытывали?

— Конечно, испытывали. Но на Балтике. Не та глубина!

— Ну, чего-чего, а глубины здесь достаточно. Пойдемте в каюту.

Мы пошли за профессором, а Орешкин, немного от него отстав, обернулся:

— Ребята, кто тут из вас Виталий Сушков?

— Я.

— Вам тоже письмо. Из Южно-Сахалинска.

Это было письмо от Майи. Она писала, что ей теперь понятно, как чувствуют себя девушки, друзья которых в море… Она очень сочувствует женам рыбаков… Как узнать, думает или не думает о тебе человек, находящийся за тридевять земель? Она решила вместе с группой лыжников из «Алых парусов» вскоре отправиться на Курильские острова. «Я не надеюсь, что мы встретимся, но если мысли преодолевают расстояния, то, наверное, это им сделать легче, когда дистанция короче…» Дальше она писала о том, что занятия в вулканологическом кружке проходят успешно. «Между прочим, каменных львов возле музея совсем завалило снегом. Два дня тому назад они еще были видны, а сегодня — нет…»

Я спрятал письмо и, взволнованный, вбежал в каюту. Широкий посмотрел на меня осуждающе. Ему не нравилось, когда кто-нибудь опаздывал. Я растерялся, а Василий Орешкин ободряюще мне подмигнул.

— Пока вас не было, — сказал профессор, — я рассказывал о результатах нашей работы. Показал им, в каком месте ствол вулкана упирается в океанское дно. Однако это, так сказать, плоская проекция сложной картины. Камчатско-Сахалинская впадина характеризуется очень крутым, почти отвесным спуском. Семьсот метров толщины базальта — цифра не очень убедительная. Мне думается, что есть место, где его слой тоньше.

— Почему вы так думаете? — спросил Орешкин.

— Смотрите на разрез. «Олег» прошел вот по этим местам. Эхограммы он строил по подводным взрывам. Расшифровать отраженные от дна звуковые волны чрезвычайно трудно, особенно когда дно имеет сложный рельеф. Именно так обстоит дело в Тускароре. Однако логика нашего разреза показывает, что поддонный канал пытается вырваться в океан. Где-то в глубине он отделен от океана тонким слоем породы. — Как мы найдем это место?

— Батискаф будет медленно опускаться вниз, а вы в это время будете непрерывно записывать звучание вулкана на частоте двести тысяч герц. Нужно найти место, где интенсивность звука окажется максимальной.

— Кто будет непрерывно записывать? — поднявшись, спросил Бикфорд.

Широкий посмотрел на него немного насмешливо.

— Не вы, а Виталий Сушков.

Сердце у меня сжалось от волнения.

— Товарищ профессор… — недовольным голосом начал Бикфорд.

— Вы не подойдете, просто потому, что вы очень длинный.

Это сказал Орешкин. Бикфорд угрюмо поднялся и чуть не ударился головой о потолок.

— Вот видите.

— Глупо быть жирафой в век микроминиатюризации…

Батискаф «Ленинград» вызвал всеобщее восхищение. На борту «Кежуча» он казался изящной игрушкой. Четыре складных винта над стальным сигарообразным снарядом придавали ему вид фантастического существа. В корпусе снаряда два широких сектора были сделаны из толстого кристально прозрачного стекла. Когда в кабину забрался Орешкин, его можно было видеть почти во весь рост. Он повернул там какую-то ручку, и из четырех глазков над каждым иллюминатором вырвались пучки ослепительного света.

— А зачем ему винты? — спросил один матрос.

— Для быстрого и устойчивого погружения и всплытия. В воде эта машина ведет себя, как вертолет в воздухе.

Я занял свое место в батискафе.

Немножко страшно мне стало только тогда, когда Орешкин задраил второй люк и сделал знак начать спуск. Подъемник зацепил снаряд за кольцо и приподнял над палубой. Бикфорд помахал мне рукой.

— А что предусмотрено на случай аварии? — робко спросил я командира.

— Ничего, — ответил он бодро. — Аварии исключены.

Я облегченно вздохнул. Потом спросил еще:

— Ну, а если там, на глубине, появятся какие-нибудь животные… чудовище, которое неизвестно науке…

— Отгоним, — ответил он, — светом. Кто бы там ни был, живут они в полной темноте. Свет для них страшнее страшного.

— Оно может быть слепым…

— Тогда щелкнем его по носу электрической искрой.

Я уселся возле своего самописца. Каким же должно быть стекло, из которого сделаны цилиндрические окна батискафа!

— У нашего «Ленинграда» тройной запас прочности, — как бы догадавшись о моих мыслях, заметил Орешкин.

Нас окутала мгла. Она сгущалась с каждой секундой. Орешкин включил свет, и вокруг все заблестело.

— Пошли! — крикнул он весело. — На глубине пятьсот метров включу винты.

Пятьсот метров мы «падали». За это время я ощутил что-то, похожее на состояние невесомости…

Я ждал, что увижу изумительный подводный мир, который наблюдали пленники капитана Немо, совершая свое фантастическое путешествие, однако увидел нечто странное… За иллюминатором вертикально сверху вниз вытянулись темные полосы, которые изредка разрывались и сливались вновь. Я не сразу сообразил, что это вода, ее струи, которые возникали в результате быстрого движения снаряда. Вода была мутной, и впереди, за полосатой шторой, простиралась плотная желтовато-зеленая пелена. Будто мы погружались не в океан, а в глубокий узкий колодец, наполненный мутной водой.

— Установлено, что самая прозрачная морская вода в Бискайском заливе. Предел видимости там около двадцати пяти метров. Здесь он пока не больше пяти. Но по мере погружения вода будет становиться более прозрачной.

Через несколько минут полосатая сетка за иллюминатором начала растворяться, а желтоватый туман отступать все дальше.

— Садитесь, сейчас включу винты.

Батимер показал глубину четыреста пятьдесят метров.

— Включайте ваш эхолот. До дна здесь сто семьдесят пять метров…

Заработал прибор, и меня охватило волнение, какого я давно не испытывал. Несмотря на то, что частота настройки была двести тысяч герц, перо самописца затарахтело между ограничителями, точь-в-точь как тогда, когда я впервые записал ревущий океан. Я перешел к звуковым частотам и обнаружил, что здесь, в глубине, их почти нет. Значит, здесь основной голос — это голос вулкана!

— Ну как? — спросил Василий.

— Вулкан не поет, а ревет! Просто не представляю, что будет дальше!

— Полюбуйтесь на термометр…