Михаил Савеличев - Тигр, тигр, светло горящий !

Оливия уже проснулась, но не встала, лежа на постели в позе Венеры, и наблюдала своими большими зелеными глазами как он одевается.

— Ты сегодня придешь? — спросила она.

Кирилл покачал головой.

— Нет, радость моя. Я сегодня вечером улетаю с Земли. Через недельку вернусь.

— А куда?

— Секрет, маленькая.

Надев свою знаменитую кожаную куртку с многочисленными карманами, заряженными кассетами, оптодисками, лазерными сканнерами, диктофонами и видеокамерами — всем тем, что нужно для работы профессионального журналиста, Кирилл полюбовался на себя в зеркало и показал грустной Оливии язык.

— Можно поцеловать тебя в животик? — попросил он.

— Конечно, — вздохнула Оливия.

Кирилл поцеловал.

— Но это ведь не животик, — капризно сказала девушка.

— А что?

— Это низ животика, — наставительно ответила Оливия.

— А анатомии это называется как-то иначе, — задумался Кирилл.

— Ладно уж, иди. А то опять придется раздеваться.

— Смотри меня в девять, киска. И приберись в доме.

Кирилл поднялся на крышу по скрипучей, но все еще крепкой деревянной лестнице и забрался в свой ярко-красный спортивный «Ягуар». Машина включилась, приподнялась над стартовой площадкой, оставляя внизу пятнистую «пуму» Оливии, одиноко теперь мокнущую под дождем, и набрав скорость, устремилась в дождливое небо. Водить машину Кирилл не любил и, задав автопилоту цель, он бросил руль и стал смотреть на расстилавшийся внизу город.

За последние сто лет Париж сильно изменился. Он был столицей Франции, затем — Союза, а еще позднее — столицей Евро-Азиатского Конгломерата (до тех самых пор, пока ее не перенесли в Санкт-Петербург) и это его доконало. Он стал Вавилоном современной нации, вместилищем и тиглем для сотен народностей, языков и культур. Арабы тут соседствовали с малайцами, русские с эскимосами, селениты с французами, военные с пацифистами, мусульмане с сатанистами, пуритане с коммунистами. Здесь столкнулись Европа и Азия в архитектуре, моде, нравах.

Небоскребы окружались буддийскими храмами, дворцы оттенялись сумасшедшим модерном, неоготика поглощалась русскими церквями. Улицы напоминали маскарадное шествие: мусульманки в паранджах, почти голые океанитки, монахи в оранжевых тогах и черных рясах, респектабельные сити и томные римские матроны в прозрачных одеждах, возлежащие в паланкинах и несомые двухметровыми неграми-рабами, баварские фройлен в национальных костюмах, эскимосы в меховых комбинезонах, украинцы в красных рубахах и шароварах.

А язык?! В Париже спрашивали на французском, отвечали по-грузински, торговались по-японски, матерились по-русски, знакомились на немецком, проституток снимали на китайском, спорили на идиш, прощались на корейском, читали на тюркском, звали на помощь по-испански. Никто теперь не знал родного языка и все разговаривали на дьявольской смеси всех имеющихся в мире языков и диалектов.

Какая мода?! Как и во всем мире мода умерла, хотя Париж держался дольше всех. Теперь каждый ходил в чем хотел и никто не обращал внимания на то, как одет его собеседник. Каждый стал своим модельером и изобретал то, что хотел.

Какие нравы?! Прилюдные сцены любви, порой даже групповые, давно стали нормой, а семилетние проститутки ни у кого не вызывали удивления или протеста.

Париж потерял все: изысканную архитектуру, живой язык, изящную моду и легкость нравов. Одно исчезло на всегда, другое выродилось в чрезмерность. Но как это не парадоксально — Париж остался Парижем. Стоило вам удалиться от этого Вавилона километров на сто и вы попадали в старый город, где было все так, как… всегда.

Не все жители нового Парижа знали о его существовании. Там не было супермодных развлечений и сверхдорогих магазинов, постмодернисткой и неофутуристкой движущейся архитектуры, он не привлекал развлечениями, раскрепощенностью нравов и подавлял новых варваров своей провинциальностью. Как дикарь, не взглянув даже на великолепное бриллиантовое ожерелье, кидается к грубым пластмассовым ярким бусам, так все новые и новые иммигранты набрасываются на Новый Париж, обжираясь его соблазнами и наслаждениями и презирают, игнорируют, не знают Старого Парижа.

И слава богу, думал Кирилл, представляя себе свой тихий уголок, в который вторглись орды гуннов — пожары, крики, кровь, дерьмо, изнасилования и грабежи.

За размышления он одолел большую часть пути и приблизился к месту назначения.

Здание (если это можно было назвать зданием) ТВФ возвышалось над Новым Парижем, как в свое время Эйфелева башня. Своими очертаниями оно напоминало стеллу и в солнечные дни ослепительно сияло, отражая свет своими стеклянными гранями. Сейчас оно выглядело достаточно зловеще — черный обелиск над мелкими домишками, которые раньше почему-то назывались небоскребами. Местные остряки называли это чудовищное строение «Мечтой импотента», а журналисты просто «хреном», «болтом» и другими менее цензурными синонимами.

Не так давно, до своего переезда в Санкт-Петербург, здесь заседал Директорат, со своим неисчислимым аппаратом и нетрудно было понять, что «болт» строился именно для нее. И если вспоминать сексуальные символы, высота здания прямо заявляла, что в нем сидит крутое начальство, могущее надрать «болтом» задницу самому Господу!

Затем по наследству здание перешло ТВФ, компании, чьим владельцем также был Директорат. Несмотря на свое скромное название, оставшееся с давних времен, ТВФ была крупнейшей информационной корпорацией в Солнечной системе. Она вещала не только на Конгломерат, но и на Луну, Венеру, Марс и даже добивала до Юпитера. В системе Сатурна ее тоже можно было ловить при большом желании, благодаря пиратским спутникам-ретрансляторам.

На ТВФ работали миллионы людей и все талантливые журналисты Планеты. Она разбросала щупальцы по Солнечной системе и, как ненасытный монстр, высасывала из всех закоулков мало-мальски значимую и интересную информацию. Она была глазами и ртом Директории. Глазами, от которых ничто не могло укрыться, глазами, которые поставляли Директории самую точную и оперативную информацию.

Именно с развитием ТВФ отпала нужда в специальных разведывательных службах, резидентах, подслушивающей аппаратуре и тому подобной игре в шпионов. Информационная революция смела все шлюзы, отстойники, тайные водохранилища и гнойные болота. Интерактивное телевидение, мультимедиа, виртуальные игрушки и жизни залезали даже в самые сокровенные уголки ничего не подозревающих потребителей, выворачивали их наизнанку и выставляли на всеобщее обозрение. Государственная тайна подыхала в конвульсиях, а об тайну личности вытирали ноги.

И ТВФ была ртом, через который выходила отцензуренная, отлаженная, полупережеванная и полупереваренная информация, полуложь и полуправда, глотать которую обывателям было легко и приятно. ТВФ была той леской, привязанной к людям-марионетками, концы которой находились в руках Директоров. Но вот на это Кириллу было глубоко наплевать. Он всегда был убежден, что людям необходим такой батька — строгий, с твердой рукой, беспощадный и мудрый, направляющий и наказывающий, оберегающий и поощряющий, каким собственно и был Директорат. Демократию Кирилл не признавал.